Исповедь литературоведа. Как понимать книги от Достоевского до Кинга

(Милан Кундера, «Невыносимая лёгкость бытия»)

Мне как человеку с филологическим образованием подобные рассуждения автора особенно близки. Когда изучаешь другие языки, начинаешь думать иначе, учишься смотреть на всё и с другой стороны. Найти в океане слов, то самое, нужное, понять его ритмику, логику и строй. Это и есть настоящее знание, то, что и называется – владеть языком.

Я много раз советовал этот роман. Пишу про него и сейчас. Как можно иначе? И часто сталкивался с тем, что люди это произведение в упор не понимали.

Говорили, что там нет примеров для подражания, что много русофобии, да и вообще надежды нет. А у меня возникает ощущение, что мы как будто разные тексты читали.

Начнём с русофобии – это чаще всего читателей из России волнует. И да, я не либерал, не оппозиционер, мне вообще плевать на власть. Зная изнутри, как строится вся современная политика, могу сказать только, что настоящего там никогда ничего нет. Одни амбиции и жажда власти.

Человеку с чувством морального долга никогда на политический Олимп не взойти. Он должен не быть, а только казаться, ведь в общественном образе самое главное – его пластичность.

Родина Кундеры была оккупирована советскими войсками. И можно тысячу раз говорить о том, что это был вынужденный геополитический шаг, но как это объяснить тем, кто пострадал, тем, кто утратил свою страну и вынужден был жить в эмиграции или потерять всё?

Тут нет русофобии, приехали бы танки из другой страны, речь шла бы про них. А тут другое, тут живые эмоции человека, который потерял родину по причинам, мало зависящим от него. Он просто поступал честно перед самим собой.

До этого я приводил большой кусок из романа про слово «сочувствие»

. Мне кажется, что именно этого сейчас не хватает в современной России. Вся история нашей страны в XX и XXI веке – это одни сплошные тяжёлые времена. И тяжесть эта такова, что возникает ощущение, что только народы, живущие на территории этой огромной империи, имеют право, абсолютную монополию на страдания. Это видно даже по шуткам.

Когда известный артист Максим Галкин шутит про то, что он не будет выдвигать свою кандидатуру на президентских выборах, потому что «Это вам не Украина, пристрелят ещё до инаугурации», то в правдивости этой фразы за иронией скрывается ещё и тотальная обречённость.

А сочувствие не терпит никаких монополий. Это отказ от собственного «Я» и глубокое, личное, вплоть до физической боли, сопереживание другому. Это огромная работа над собой, но без неё не существует ни понимания между людьми, ни искусства.

Двинемся дальше.

Рассуждение о том, что в романе «Невыносимая лёгкость бытия» нет примеров для подражания, тоже сомнительно. Искусство ведь никому ничем не обязано. Мы можем чувствовать и сопереживать живым людям, а не статуям на постаменте. А живых людей как раз и отличает то, что они совершают ошибки.

Идолы рушатся и назад их уже не вернуть. Поставить на постамент вновь можно, только от грязи уже не очистить. Идолы с самого рождения мертвы. И в этом, пожалуй, их главная трагедия. Настоящее искусство – это душа, а она всегда противоречива. Идол – это идеальная плоть, удел ремесла. А ремесло – прикладная наука.

Смотришь на изваяние – вроде, всё хорошо, только, кроме излишнего пафоса, ничего личного нет. Идолы нужны, когда ходят строем, непонятно куда и неизвестно зачем. Цель высока: чем выше, тем бесконечней дорога. Истукан проржавел, и мелодия марша достала. Смена декораций – и идём снова, с новыми идолами в охапке.

А отдельно – про то, что нет надежды. Но зачем её насаждать? Она ведь должна родиться сама. Эта хитрая дама появляется неожиданно, когда из тьмы, а когда и из абсолютной пустоты.

Милан Кундера ведь, и правда, великий музыкант, так вслушайтесь в композицию, которую он играет. Это ведь счастье двух любящих людей, которое они обрели после долгой дороги.

«Когда Тереза с молодым человеком вернулась к столику, ее тут же пригласил танцевать председатель, а уж потом наконец она пошла с Томашем.

Танцуя, она сказала ему:

– Томаш, все зло в твоей жизни исходит от меня. Ради меня ты попал даже сюда. Так низко, что ниже уже и некуда.

Томаш сказал ей:

– Что ты дуришь? О каком «низко» ты говоришь?

– Останься мы в Цюрихе, ты оперировал бы больных.

– А ты была бы фотографом.