Исповедь о женской тюрьме

В самой камере все было просто. Смотрящая выбиралась не нами. Это была ставленница начальства тюрьмы из уже осужденных. Она следила за порядком в камере, распределяла, кому где спать, выступала посредником между заключенными и начальством СИЗО. Хотя можно было и непосредственно обратиться с заявлением к самому начальнику тюрьмы. Однако не было никаких гарантий, что заявление дойдет до адресата. Обычно смотрящая сама выбирала, как ей управлять своей «республикой». Так как у нас в камере были только первоходки, чаще всего до того перепуганные, что не могли вразумительно имени своего назвать, то справляться с ними не составляло никакого труда. Тем более что наша Женя делала все мягко, без нажима, она со всеми дружила, и ее тоже все любили. Если же кто-то ей не нравился, она просто шла и просила перевести неугодную в другую камеру. Были и другие камеры, где «прессовали» таких неугодных, но я там не бывала. По идее смотрящая должна была доносить на нас, но никто не делал ничего такого предосудительного. Мы не рыли подкопов и не подготавливали бунт. Ну а про переписку и так все знали, так что особого давления не ощущали ни мы, ни Женя.

Когда Женя видела грубую силу вроде Лилиана или глухонемой Ксюхи, то формировала из них свою армию, приближая к себе. Все просто. К тому же, у нее в обязательном порядке был «общак», который составлялся из части всех поступлений в камеру. При помощи общака можно было решить мелкие вопросы с охраной, передать вещи или послания кому-то из другой камеры, собрать отбывающего в дорогу.

В обязательном порядке в камере был человек, следящий за чистотой. Составлялся план дежурства, и каждый день камеру по очереди тщательно мыли. От дежурства можно было откупиться за пару сигарет, и всегда находились желающие поработать за тебя. Кроме обязательной уборки у нас был человек, который занимался проверкой новоприбывших на паразитов. Ей обязательно платили, потому что никому не хотелось за так рассматривать резинки грязных трусов и копаться в чужих волосах. Многие женщины поступали из глухих сел и деревень, или просто с улицы, и на них действительно было множество заразы. Конечно, они проходили проверку, как только поступали в СИЗО, и там, если находили вшей, с ними никто не церемонился. Тут же на месте обривали налысо. Их, кстати, было не так мало, хотя почти каждая твердила, что стала жертвой плохого настроения приемщиков. Этих бритоголовых называли «чупа-чупсзми» и уважения к ним было крайне мало, спали они чаще всего на третьем этаже и выглядели устрашающе. Словно своя отдельная каста.

Попадались и бельевые вши, но с ними боролись, просто заливая одежду кипятком. При СИЗО существовала так называемая «прожарка», и туда можно было сдать вещи, но говорили, что после нее, если тебе что и вернут, то только лохмотья. Так что никто не рисковал.

Обслуживали камеру такие же заключенные, как и мы. Разница заключалась в том, что они были уже осуждены и не захотели отправиться в лагерь. За кого-то договорились родственники, кто-то сам решал этот вопрос, кого-то власти оставляли сами, как Андрея-Шприца. Врач, пусть и осужденный, на дороге не валяется. Такой обслуживающий персонал не любили и называли «хозбыками». Они работали на кухне, развозили баланду, мыли посуду. Кто устроился получше, разносил передачи, кто понаглей что-то обязательно клал себе в карман, поэтому передачи надо было тщательно проверять. Были электрики, ремонтники, строители. Самыми ненавистными — конокрады. В их обязанности входило обрывать ночами коней, при помощи специальных приспособлений. Вот кого ненавидели! Каждая камера считала своим долгом сделать им какую-то гадость, хоть кипятком облить или мочой, хоть стишки гадкие прочесть. Поэтому-то они старались не подходить близко к окнам и делали своё дело спустя рукава. Наверное, выполняли и другую хозяйственную работу, и не думаю, что им что-то платили за это. Так что все были в выигрыше. Женщины относились к хозбыкам намного ровнее, общались с ними, так же как и с остальными заключенными, заводили романы, использовали для передачи посланий.

Наверное, не было ни одной женщины, кто не хотел бы остаться в СИЗО отбывать срок. Если отбросить в сторону мысли о том, что все после суда обязательно пойдут домой, то мечтать можно было только о том, чтобы остаться здесь. Все знакомое и не страшное, никакого давления, работать не надо (та простая работа, что выполняли хозбыки, не шла ни в какое сравнение с тяжелым трудом в лагере). Опять же рядом с родными, которые смогли бы приходить навещать тебя здесь, в тюрьме. Это подследственным запрещались свидания, а осужденным — пожалуйста. Я не была исключением.