Исповедь о женской тюрьме

Сверху в окно я наблюдала за ежедневным пересчётом лагеря. Смотрела на эту бело-синюю массу людей и приходила в ужас от того, что скоро и я там буду. Стоять в рядах этих несчастных и изможденных, шатаясь от голода, подтягивая сваливающуюся юбку. А зимой надо будет ходить в фуфайке или телогрейке, даже не знаю, как это называется правильно. Представлялся сразу мужик, закоренелый такой зэк, в полосатой телогрейке, ушанке и с «козьей ножкой» в зубах.

Неужели и я такой буду? Почему-то казалось, что ходить в таком виде это выбор самих преступников. Думая об этом, я уже не хотела, чтобы ко мне приезжали родные. Увидеть меня в телогрейке? Она еще будет на три размера больше. Да ни за что!

Гулять мы ходили на небольшой дворик, спрятанный за корпусом. Он был у самой стены, окутанной колючей проволокой. Нас от нее отделяла еще одна из сетки- рабицы. По всему периметру стены, огораживающей лагерь, стояли смотровые вышки, в которых сидели охранники. Якобы готовые в любой момент начать огонь на поражение, если только ты попытаешься бежать. Куда там бежать? Стена высоченная, отвесная, гладкая. Кто в здравом уме начнет карабкаться на эту стену на глазах у всех? Если у кого и будет план побега, то явно не отсюда. Никаких киношных авантюр женщины не планировали. Если байки и ходили, то только о неудавшихся побегах, где беглецов тут же расстреливали на месте. Юля, которая сидела здесь уже восемь лет, сказала, что на ее памяти никогда подобного не было.

- Никто в настоящее время не бежит. Если у тебя есть друзья на свободе, которые готовы помогать и все организовывать, то намного проще человека просто выкупить из тюрьмы, чем устраивать побег.

— И сколько стоит выкупить человека?

— Год — тысяча долларов.

— То есть у меня пять лет, за пять тысяч я буду дома?

— Примерно так.

— А как же они официально это проделывают? Не могут же они просто так отпустить?

— Конечно, нет. Но у них есть свои схемы. Например, делают справку, что ты смертельно больна, и жить тебе осталось недолго. Подобных смертников нет смысла держать в заключении и их отпускают.

— Но они же не умирают потом?

— На все воля божья, — смеялась Юля. — Назад тебя никто не запрет.

— Здорово. Вот только денег таких у моей семьи нет. Моя квартира стоила три тысячи. Есть деньги и ты уже не такой как все. Вот тебе и закон один для всех.

— Есть еще много схем разных. К сожалению или к счастью начальник тюрьмы со мной ими не делится.

* * *

В первый же день, как я попала на прогулку, пришла Катя. Вести у них там разносились быстро, и о новом этапе она узнала сразу, потому что очень ждала кого-то из Крыма. Она была очень рада увидеть меня, но когда узнала о моем сроке, расплакалась. Разговаривать нам не разрешалось, и она делала вид, что просто сидит за забором, а я — что разговариваю сама с собой. Конечно, никого обмануть этим было нельзя, но приличия мы соблюдали и на нашу болтовню закрывали глаза. Правда, увидав мою Катю, остальные тут же отдалились от нас на безопасное расстояние, зато мы смогли свободно поговорить.

— Ну как там у нас?

— Все по-старому. Шприц по тебе там с ума сходит. Письмо передал. Оно у меня наверху, завтра принесу.

— Хорошо.

— А ты тут как? Как здесь вообще живется?

— Мне неплохо.

— А почему ты не на работе?

— Я же слепая. Мне нельзя. У меня освобождение.

— Это хорошо. Неужели они о твоем здоровье пекутся?

— Да при чем тут мое здоровье? Я им с таким зрением такого брака нашью, — смеялась Катя. — Я вот в школу записалась. Я же не окончила среднюю школу. А здесь могу доучиться.

— Вот это здорово. Я так тобой горжусь.

Катюшкина форма очень отличалась от моей. Короткая юбочка, рубашка по фигурке. Сидела одежда на ней просто шикарно, Катя и здесь оставалась верной себе. Хоть и некого было соблазнять, она все равно выглядела эффектно.

— Откуда у тебя такая форма?

— Мы же на швейной зоне, — рассмеялась Катюха, — заплатишь, и девочки тебе сошьют все, что хочешь.

— А разрешают в таком ходить?

— Вообще нет, но кому какое дело?

— Никто не трогает тебя?

— Никто. Все нормально здесь. Тут наши крымские вместе держатся, так что не переживай за это. Домой только хочу. Хотя и дома у меня уже нет.

— Почему?

— Мать опять письмо прислала. Говорит, что я опозорила всю семью, что они теперь не могут в глаза людям смотреть, им приходится переезжать. Письмо длинное, на несколько страниц и в каждой строчке обвинения. Говорит, что не хочет меня видеть больше никогда, и чтобы я не смела возвращаться. А еще сказала, что сожалеет, что мне так мало дали, что теперь они ждут меня и боятся. И куда мне идти?

Она плакала, а я не могла ее пожалеть, обнять, потому что между нами был забор. Она заслуживала счастья, семьи, любви. Но что ждало ее после освобождения? Какие мытарства?

— Ты знаешь, я ведь попросила прощения у моей терпилы, — встрепенулась Катюшка.

— Правда? И как?

— Хорошо. Она потом поднялась и попросила суд не давать мне много. Сказала, что прощает меня. А мне после ее слов еще более стыдно стало…

— А как она вообще?

— Нормально. Ничего не видно. Насколько я поняла, у нее никаких повреждений сильных не было.