— Вот как? Это вдвойне приятно, всегда хотела услышать, как звучат мои стихи, со стороны, — на лице девушки и в самом деле проявилась радость и нетерпеливое ожидание.
Я глубоко вдохнул. Ну, злость, просыпайся, ты мне сейчас понадобишься. Нельзя эти строки просто читать. Их надобно рубить, забив на окружающих. В груди поднялась знакомая волна, полыхнула пламенем в груди, по телу пробежали мурашки. В глазах девушки стоящей напротив, появилось весьма удивленное выражение, но мне уже было все равно, я рубанул рукой воздух и загремел:
Вот это бахнул… Блин, даже сам не думал, что это так сильно звучать будет. Несколько прохожих с удивлением посматривали в мою сторону.
Нина стояла, слегка побледнев. Блин, не переборщил ли я?
— Не ожидала, — сказала она, наконец. — Будто и не я писала это, а вы. Не думала, что это так выглядит.
Я помолчал, еще отходя от этого моего буйства.
— Не надо больше стихов сегодня, — сказала девушка…
— Как вы находите темы для стихов? — спросил я Нину.
Сегодня мы прогуливались по берегу Верх-Исетского пруда. Не сказать, что здесь была аллея, но тропинка имелась. Было впечатление, что мы загородом, хотя, вон он город, недалеко. Но здесь не было праздно шатающихся и мы могли говорить, не опасаясь и не снижая голоса.
— По разному. Главное же, не как и где берешь, а что, — ответила девушка.
Да, мы до сих пор на «вы». Меня почему-то, это прикалывало. Не хотелось переводить наши отношения, в рамки простой интрижки. Такое обращение друг к другу, темы для бесед, тихие уединенные места. Когда я встречал девушку, то странная тихая радость пела в сердце. Мне с ней реально хорошо становилось.
— Вот например, одно, — продолжал я.
— … А за спиною рев и плач!
И крики в спину, «Ты палач!»
И гонит ветер едкий дым.
По узким улицам чужим…
— Вы первый человек, Женя, — задумчиво произнесла Нина. — Которому нравятся больше, именно эти мои стихи.
— А обычно какие? — заинтересовался я.
— Больше лирика. Про любовь. Или о девушках, если парень, — девушка все так же задумчиво крутила в пальцах локон (вообще она всегда так делала, когда задумывалась всерьез).
— Вы знаете Нина, — ответил я. — Я не знаю, как это объяснить. Нет, мне тоже нравятся те ваши стихи. Но вот эти, грязь, кровь, ненависть. Тусклое солнце сквозь дым. Крики, рев. Просто такое редко встретишь. Непопулярная тема.
Что-то я опять разошелся. Но девушка уже не пугалась так, как в первый раз. Я окинул взглядом серые волны, накатывающие на берег, на далекую тонкую полоску другого берега.
— Странно это, — произнес я.
— Что? — откликнулась Нина.
— Мы еще недавно друг друга не знали, жили в своих мирках, — сказал я. — А теперь у меня такое ощущение, что мы всю жизнь знакомы.
Я вздохнул.
— Я вам еще не надоел своими высказываниями? — поинтересовался я. — Критик я впервые.
— Нет, что вы, — покачала головой Нина. — Я впервые могу говорить на эти темы, так свободно…
Я летел скачками, высунув язык, как говориться. Потому как уже опаздывал. Кто же знал, что эта инвентаризация, затеянная Аллой, так затянется. Она, кстати, так и не кончилась, но Алла, устав видимо от меня, поминутно смотрящего на часы (и рассеянного чрезмерно, что тут темнить), махнула рукой и велела убираться с глаз долой.
— Но завтра продолжим! — погрозила она пальцем.
Я, закивав так, что голова чуть не отвалилась, рванул на выход.
Мы стали встречаться с Ниной чуть не каждый день, если только она не была в ночную смену. Тогда я часами висел на телефоне. Интересно, как реагируют у нее на работе, на эти наши беседы?
— Нина, сбежал, как только смог! — воскликнул я, увидев ее, ждущую меня у остановки.
— Не волнуйтесь, — улыбнулась она. — Я недолго жду, тоже чуть опоздала.
Что-то изменилось. Она кстати, вчера намекала, что мы куда-то пойдем, но так и не сказала куда.
Так на лице явное смущение и опасение. Но молчит. Ладно, не будем форсировать события, пусть все идет, как идет. Но взгляд ее ощутимо потеплел, даже тембр голоса и тот, кажется, изменился. Это наверно, после вчерашнего разговора…
… - Нина, а как вы решили работать в больнице? — спросил я.
Девушка взглянула на меня, своими большими, бездонными, зелеными (и черт меня задери, такими красивыми!) глазами.
— Это из детства, — ответила она. — Мы тогда в Тюмени жили, пока папу сюда не перевели. Мне было лет восемь.
Она снова начала теребить прядку волос.