Исповедь узницы подземелья

Каждый день мы спрашивали нашего мучителя, какое сегодня число и день недели, и однажды он принес нам настольный календарик. Потом в бункере появились небольшой пластиковый таз и мыло, чтобы мы могли соблюдать хоть какую-то гигиену.

Поначалу мы думали что Лёша, помогавший Мохову заманить нас сюда, тоже будет приходить и насиловать нас, но шло время и единственным человеком, которого мы видели, был Мохов.

Шел уже конец октября 2000-ого года, когда однажды насильник (я называла его так, а Лена звала его только словом «Сволочь») пришел и сказал, чтобы я обулась и надела пиджак. Я насторожилась, но послушалась.

Вообще, вспоминая годы своего заключения, я прихожу к выводу, что Мохову необходимо было чувствовать, будто все в бункере происходит по нашему взаимному согласию: и секс, и беременность. Он мог нам сказать, например: «Я вас кормлю, пою, имею, разве вам плохо живется на моем обеспечении?». Скорее всего, этими словами, он убеждал себя, что не совершает преступление, а заботится о нас, он не хотел чувствовать себя преступником, но абсолютно точно являлся им.

Я вылезла в предбанник и безучастно стала ждать дальнейших указаний. Мохов молча достал из кармана бельевую веревку и начал завязывать что-то вроде петли.

«Неужели он хочет меня задушить?» – промелькнула мысль в моей голове. Не медля ни секунды, я кинулась перед ним на колени и стала умолять не убивать меня.

– Дай руку, – вдруг попросил Мохов. – На улицу пойдем, погуляешь.

От сердца сразу отлегло. Радость, что сейчас наконец-то увижу небо, затопила меня. Он привязал мою руку к своей, и мы поднялись наверх. Стояла беззвёздная ночь. Я вдохнула чистый свежий осенний воздух. Пахло травой, листьями, казалось, сам воздух такой густой, что его можно трогать каждой клеточкой тела. Очевидно, в саду росла антоновка, потому что яблоками пахло так, что кружилась голова. Моё обострившееся обоняние, казалось, чувствовало все оттенки этих запахов: ароматные, сладкие, медвяные, пряные, сочные, пьянящие… Было прохладно, но для меня это не имело значения: я была готова простоять так, вдыхая эти ароматы свежести целую вечность.

– Ну, что, надышалась? – его голос вернул меня к реальности. – Идём за мной.

Мы вернулись в гараж, и мучитель отвязал мою руку. Я села на кровать. Стало ясно, что наш бункер находится именно под этим убогим сараем. Мохов присел рядом со мной и неприятно потрепал за волосы:

– Помыться бы вам надо, – сказал он. – Грязные, как собаки.

Потом приказал раздеться, буднично уже изнасиловал и снова спустил в отвратительный затхлый подвал.

Недели через две Мохов принес нам две большие канистры с водой и мы, наконец, помылись. Я попросила Лену отрезать мои длинные волосы – от грязи и плохого питания они стали сильно выпадать. Вместе с канистрами наш мучитель передал каждой из нас простые хлопковые трусы, футболки розового цвета и домашние шорты. Грязное постельное белье поменял на чистое.

День походил один на другой. Мохов приходил вечером, передавал нам провизию, в основном это была тушёнка и макароны, пополнял запас воды и, буднично изнасиловав одну из нас, исчезал. Вскоре по нашей просьбе он принес нам двухкассетный магнитофон с радио – так в нашей темнице зазвучали голоса. Правда, удавалось поймать только две радиостанции: «Юность» и «Маяк», – но нам было достаточно и этого, ведь голоса из радиоприёмника вообще были нашей единственной связью с жизнью на земле… Новости, песни, которые слушают сейчас там, наверху, – всё это не давало сойти с ума… А вот кассеты не часто включали – казалось, что записи еще больше замыкают пространство.

Постепенно у нас появлялись предметы быта: расческа, небольшое зеркальце, будильник, вата, примитивная кухонная утварь. Из развлечений – карты, которые принес нас тюремщик. Мы стали играть и раскладывать пасьянсы.

На вопрос где мы находимся, Мохов не отвечал и лишь в конце 2001 года, когда он нам принес маленький черно-белый телевизор, переключая каналы, мы наткнулись на программу новостей и поняли, что обитаем в Скопине.

Первая новогодняя ночь, проведенная в бетонной комнате, была, наверное, самой худшей из всех, что будут позже. 31 декабря Мохов кинул нам в бункер килограмм шоколадных конфет и исчез на несколько дней. Вид этих жалких шоколадок вызывал рвотный рефлекс. Есть не хотелось. Мысли о доме и родных не покидали меня ни на минуту. Я винила себя за то, что причинила маме такую боль и страдания своим исчезновением. Больше всего на свете я хотела вернуться домой для того, чтобы успокоить ее бедное сердце.

Все мои воспоминания о прошлой жизни стали отчетливыми и ясными, и когда я погружалась в них, появлялось ощущение, будто я смотрю кино, где главная роль досталась мне. Я помнила диалоги, детали одежды, время года и суток, эмоции, вспоминая то или иное событие, связанное со мною. Было невероятно снова почувствовать то, что давным-давно пережито.