Испытание временем

Кольцо восстаний становилось все туже, опасность росла, а я упорно стоял на своем. Ни восстания крестьян, ни белая армия меня не пугали — у нас будет полк, какого нет в мире, для войска уже заготовлены квартиры. У Гордеева раздобыли снаряжение, фураж. Я наставил на карте флажки и стал строить победные планы. Одно время решил было дать бой вблизи леса, потом передумал: полк прорвется сквозь фронт и белый тыл и вынудит врага к отступлению. Наша разведка так и не выяснила силы и расположение врага. Красноармейцы вернулись ни с чем — дозоры повстанцев их едва не схватили.

Я сам попытался кое-что разузнать, исчезал из отряда на несколько дней.

Я собрал наконец свой отряд и изложил свои планы: у нас будет полк, своя артиллерия, эскадрон кавалерии, пулеметы, обоз. Подробно изложил им план наступления, тактику и стратегию борьбы. План сражения у леса, прорыв белого фронта сменились новым расчетом: вызвать врага в поле и дать ему бой. Усталый победитель почует свежие силы и сразу отхлынет назад. Тогда окопаться и ждать подкрепления. Откуда его ждать, кто придет к нам на помощь — этого мы не касались…

Полководцу шел двадцать третий год — пора, когда победы достаются без излишнего раздумья и расчетов.

Маша плюнула и растерла плевок.

— Зря ты нас убеждаешь, — возразила она, — мы Гордееву не поверим (она не называла его, отцом). Наслышались, знаем, довольно. Полка у нас не будет, верьте слову, не будет. Никому мы теперь не нужны, никто нам в беде не поможет. Вчера Луневка восстала, на Шестаковке неладно. Нас всех перебьют до последнего.

Тихон ничего не сказал, — не то не решил, не то вовсе не думал. Маша подступила к нему:

— Чего молчишь? Язык проглотил? Отвечай, если спрашивают.

Она накрутила на палец свою курчавую прядь и резко ее потянула. Тихон снял шапку и бросил на скамейку.

— Не пойму, что и сказать, выходит у нас вроде затмения… — со вздохом произнес он. — Полагается младшему старшего слушать, мы — командира, он — своего, тот — высших и высших, до самого Ленина. А вот ежели командир из подчинения выходит, как быть? Приказ — отступать, а сидим пятые сутки на месте. Что делать, самим уходить? Или приказа командира дожидаться?

* * *

Гордеев явился в рабочем костюме, прямо с завода. Маша спокойно встречает отца, они садятся и мирно толкуют. Лешка глаз с них не сводит, чего-то ждет. Тихон стоит, обернувшись к стене, я деловито рисую фигурки на листке бумаги и мысленно утешаю себя: у нас общее дело — защитить завод, дать стране диктатуру рабочих. Не все в отряде нас понимают. Говорят: «Вам завод глаза застилает, за вашей спиной два поселка да город, а за нашей — страна, миллионы людей… Гордеев не друг нам, а враг». «Война не пирушка, — думается мне, — приходится иной раз и врагом дорожить, бок о бок с ним драться. Революция — великое дело, ничто не зазорно ради нее…»

Мирный шепот отца витает, колышется, как дымок над родительским кровом. Они снова друзья — непокорная дочь и суровый отец.

Вдруг Маша встает и язвительно громко смеется:

— Не жалей ты меня. Я без тебя обойдусь…

Гордеев чуть шепчет, она кричит, задыхается:

— Командиру говоришь, что ты наш друг, наш помощник, а секретаря комячейки к дезертирству склоняешь! Ты себя пожалей: хозяину душу запродал, в иго пошел ни за грош…

Отец тоже встает; бледный, смущенный, он опирается грузно на палку. Скорбь в каждом движении, в глазах под заросшими бровями, в томительно сжатых губах. Какая пора! Как тяжко, как трудно ладить с детьми!

— Одна ты у меня, — стонет он, — никого во всем доме. Не с кем душу отвести, словом подчас обменяться…

Глаза его опущены, он не смеет поднять их, ему горько и больно.

— Не надо было Сашку гнать на погибель. Для Эльворти — так сына не жаль, а для революции — так тоска одолела. «Не с кем словом обменяться», «душу отвести»!

Она плюет и ногой растирает плевок, сует руки в карманы и крупно шагает взад и вперед.

— Обидели большевики — мастера убрали. Притеснили вас коммунисты! Плевать мне на вас, буржуйская челядь!

— Не надо, Маша, плевать, — просит ее Гордеев, — мы все пропадем без завода. Токарей не хватает, слесаря разбрелись.

Она неправа, так не привлекают людей к себе.

— Никто твоему слову не верит, — тычет она ему пальцем в лицо. — Зачем командира подводишь? Обещаешь помочь, а обманешь, как обманывал бандитов. Помнишь, как поступили с отрядом Маруськи? Посулили ей помочь, а потом всех перебили… Запахло восстанием, нам некуда податься, и ты тянешь дочку домой… В нору, да поглубже…

Ему не дают возразить красноармейцы, его обступили, и, не будь здесь командира, круто бы с ним обошлись.

Маша сурово берет отца за руку и указывает пальцем на дверь:

— Счастливой дороги! Нечего тут без дела болтаться!

Я увожу к себе Гордеева, а мы молча стоим друг перед другом. О чем говорить? Каждый знает мысли другого. Угрозы бойцов тяжелой обидой легли между нами.