Испытание временем

Вот они, командармы, хозяева сытой земли и тысячной армии! Амбары хлебом полны, склады — амуницией и всяким добром. Революция рушила все на пути, шла кровавая битва за душу России. Люди умирали «за самостийную владу», «за Антанту», «за Советы», «за землю», «за свободу», «за единую, неделимую Русь». Умирали, как гибнут от страшного мора. И жестокая злоба, и жажда свободы, и буйные страсти — переплелись. В одном лишь углу не пылало, не тлело, людей ничто не манило: ни страстные речи, ни кровью омытые знамена, ни пылкие идеи, — они охраняли завод. В вагоне-теплушке решался вопрос: какой власти позволить в город войти, с какой воевать, уступить, обмануть, уничтожить? Обсуждали спокойно, без жара, без веры, — не все ли равно, не грабили б только завод. Загрохочет ночью набат — и вооруженные люди хлынут на станцию, к штабу-теплушке. Каждый знает заранее свой пост: бойцы и врачи, артиллеристы и сестры, — привычное дело, не впервые им воевать. На постоялых дворах пекут и варят картофель, подводами грузят на фронт. Все избраны и назначены раз навсегда, даже мирная делегация неизменно одна: с белым флагом на белом древке…

В тяжелую пору отзывались деревни, мужики шли на помощь родне — братьям, дядям и зятьям, шли против общего врага.

— Товарищ Гордеев, — сказал я ему, — Деникин подходит, он занял Полтаву, от Кременчуга рукой к нам подать. Давайте рядом драться. Народ у вас боевой, дело не новое, за два года привыкли. Навербуйте красноармейцев. Вы ищете опору, твердую власть, — нет власти сильнее советской. Встанем общими усилиями врагу на пути, не дадим ему двинуться дальше. Рабочему полку не страшна белая дивизия. Внезапно обрушиться, задержать, а там подоспеет подмога. Завидная честь — стать барьером для врагов революции!

Крестный сразу замолк и отвернулся. Гордеев промолчал и ничего не ответил. Перед самым уходом он обещал потолковать со своими, послушать, что скажут они.

О дочери отец ничего не сказал, даже имени ее не упомянул.

С уходом отца Маша тотчас пришла ко мне. Она сунула неспокойные руки за пояс и больно прикусила губу.

— Не верьте ему, товарищ командир! Его дело — обмануть вас, завод отстоять, на революцию ему наплевать. Он ради Эльворти сына родного убил.

Был у Гордеева сын. Он мечтал кончить школу и стать инженером. Заберется, бывало, в укромное местечко и за книжкой проведет весь день. Отец со школой его разлучил — ему ученый не нужен, надо завод укреплять своими людьми. Вдвоем работа пойдет веселей, лет через десять у них всего будет вдоволь — и акций, и денег, хватит детям и внукам. Пришлось сыну встать за станок. С февральской революцией Гордеев стал «командиром». Собрал рабочих и селян из ближайших поселков, роздал им оружие и стал штабом-теплушкой командовать. Суровый отец отправил сына с одним из отрядов на фронт. Тот было отказался, задумал бежать! Отец его отхлестал и послал под надзором. Парень поплакал, ушел и не вернулся…

Мне померещилась победа, захотелось верить, что судьба революции в моих руках. Именно тут, у скрещения путей, мы дадим белым бой. И наступать здесь раздолье, и отступать есть куда — рядом черный лес. Полк партизан стоит корпуса регулярного войска. Медлить нельзя, враг у ворот, все зависит теперь от Гордеева. Я привязался к нему, следовал за ним по пятам, просил, убеждал и доказывал. На пылкие речи Гордеев отвечал с холодком:

— Люди говорят, что красные разнесут все до гайки. Им бы только грабить, завод им ни к чему.

Неправда! Кого же красные грабят? Пусть приведут пример.

— Завод отберете, рабочих поденкой задавите, — стоял Гордеев на своем.

— Ложь! Клевета! Фабрики — рабочим, земля — крестьянам, — пусть заглянет в декрет.

Я упорно шел к цели. Лешка видел нас в Казенном саду, где мы с Гордеевым разбирали партийную программу. Тихон встречал у своего поста на рельсах, заросших травой. Я твердил о великих делах, о том, что полк из рабочих сильней белой армии, бывало в истории, что кучка смелых людей спасала страну от позора…

Маша осмеивала доверчивость командира и сурово обличала отца. Она знала все, что творится в штабе-теплушке, друзья передавали ей речи отца.

— Не лги командиру, — бросала она Гордееву, — вы решили остаться нейтральными, нам против белых не помогать. Ты первым на этом настаивал.

Гордеев молчал, с дочерью не спорил, взглянет ей в лицо и опустит глаза. Я не требовал от него объяснений, а ей напоминал, что не ее дело подменять собой командира.

Деникин наступал, в деревнях нарастали мятежные страсти, уезд за уездом становился «зеленым», толпы обманутых крестьян шли сражаться с коммуной. Красная Армия терпела от повстанцев, они громили обозы, нападали на части, отрезали пути отступления.

Из штаба прибыл нам приказ оставить район, отряду отойти на Киев. Я не спешил, тем временем штаб отступил, и мы остались без снабжения и связи. Тогда Маша потребовала от меня объяснения. Ей, секретарю комячейки, я обязан ответить, почему не исполнен приказ.