Испытание временем

Мастер завода Эльворти Андрей Иванович Гордеев опять пришел к дочери Маше. Завидев его, красноармейцы разбрелись по углам: кто вдруг делом занялся, кто вовсе собрался уходить. Тихон обернулся к стене, опущенные веки закрыли ему свет. В последнее время с ним так часто бывает. Размышляет ли он или от мыслей спасается, кто его знает? Кудрявая Маша, секретарь комячейки и политрук отряда, сует руки в карманы и плюет. Она вскидывает плечами, топчется на месте и накручивает на палец курчавую прядь. Что за порядки, сердится она, в помещение отряда пускать посторонних людей! Лешка жует свою долгую жвачку, ждет с нетерпением: согласится ли Маша с отцом говорить или, как в тот раз, сбежит? Я роюсь в карманах, нахожу бумажку и деловито что-то рисую на ней.

Впервые Гордеев явился сюда, когда дочь его Маша вступила добровольцем в отряд. Высокий и крепкий, чуточку сгорбленный, с палкой в руке, он спросил командира. С ним был дочерин крестный — крестьянин с рыжей бородой, коренастый и плотный, с волосами под скобку. Из жилетного кармана спускалась цепочка, и на пуговице привешено пенсне. Маша отказалась видеть отца, ни с тем, ни с другим не стала объясняться. Они зашли ко мне и долго у меня оставались. Мужик с рыжей бородой непрерывно болтал, хмурился и теребил карманчик жилета. Гордеев грудью налегал на палку, приближал и отдалял от меня скорбью измятое лицо. Он говорил не спеша, взвешивал каждое слово; ему хотелось знать, что будет с заводом, как быть дальше. Отряд сюда прибыл недели две назад, какие у нас планы.

Я говорил о партийной программе, о задачах Советов и большевиков. Гордеев молча слушал, не сводил с меня глаз и ждал. Возражений было не много: мастер опасался новых порядков, они перевернут все вверх дном. Завод кормит весь город, нельзя с этим шутить.

— Какие сеялки, плуги выделывали мы, — печалился Гордеев. — Цехи — гордость страны, и дошло до чего — топоры, сковородки готовим…

Убытки растут, власти грабят завод. Маруська забрала сто тысяч, ревком угнал лошадей на фронт, Григорьев увез двадцать тысяч. Заседания, митинги, совещания, комиссии — за все надо платить. Одной контрибуции взяли полмиллиона. Большевики воевали, а завод пострадал — артиллерией разбило два склада…

Крестный подпрыгнул на месте.

— Бога побойтесь! Кого обижают? Кормильца?

Гордеев жестом приказал ему замолчать:

— Не то говоришь, Алексеич…

Крестный замолк и спрятал пенсне.

Я не сразу понял, почему эти расходы тревожат их: им жаль заводчика или их интересы задеты?

— Что вам до убытков, не из вашего же заработка взыщут? Эльворти ответит своим капиталом.

Алексеич снова пошел тараторить, и снова Гордеев его оборвал. Он сам ответит командиру. На лице его усмешка, не поймешь даже сразу, что ею Гордеев хочет сказать.

— И белые, и красные, и Петлюра, и Григорьев, — по-прежнему, взвешивая каждое слово, продолжал он, — одним миром мазаны: пропадай все на свете — было б им хорошо. Им нет дела до рабочих. А ведь завод — наша надежда и спасение. Крепок он и цел — нам хорошо. Нигде так рабочим хорошо не платили, как у нас, нигде не помогали так в беде. И кто его разберет, где рабочий и хозяин у нас? Семь процентов всех акций у нашего брата. Через десять годков заводчика обгоним. Не мы — наши дети завладеют добром.

Вот они, утопии, химеры и мечты! Так им Эльворти завод свой уступит, с кресла хозяйского уйдет! Я говорил о великом обмане, о погибших надеждах поколений людей, о лукавой западне кровососов народа. Иллюзии, иллюзии, они все еще сильны!

Оба умолкли, каждый думал про себя, о своем. Алексеич снова вмешался:

— То же самое, ежели о деревне сказать. Всего у нас вдоволь — и земли и хозяйства, некому только нас защищать. Банды грабят, воруют, уводят с собой сыновей. Крепкая власть — вот что нам надо. Какая бы ни была, только бы сильная, за нее хоть в огонь, хоть в воду пойдем.

Гордеев налег грудью на палку, две глубокие морщины сошлись на лице. Волнение зыбью покрыло морщинистый лоб.

— Два года уже завод защищаем. Обзавелись арсеналом. И сабель и пушек, пулеметов и бомб — на всю войну хватит. Дрались с Марусей, с Петлюрой и гетманом, Махно и Григорьевым. Устали. Руки зудят, подай нам работу. Ждем не дождемся порядка. Не видали вы нас за станками. Какие плуги, молотилки готовили! На все руки способны; потребуется — и снарядов, и бомб, и трубок запальных наделаем.