Испытание временем

Толкучка напоминает поле брани, не хватает только брошенных пушек и зарядных ящиков. Гетры французской и английской армий, сапоги солдатские и офицерские, гимнастерки и френчи, шаровары и брюки галифе. Пояса немецкие, австрийские и русские, горы фуражек, шинелей, ранцев и фляг… На каждой вещи следы пули, комочек грязи или ожог. Запахи галлипольских поражений и галицийских побед, сарыкамышских испытаний, отступлений и разгромов смешались в мощный аромат войны. Оттого так близки Шимшону эти трофеи, так дорога каждая царапина на них… Он трогает солдатский картуз, нежно гладит околышек неизвестного героя, примеряет пояс с орлом на медной бляхе и ищет на нем следов истории. Так и хочется сказать: подайте мне гимнастерку из-под Перемышля, шаровары из Мазурских болот и сапоги победоносной Кавказской армии…

Егуда-сапожник оглядывает его, одетого в военную форму, и ничего не говорит. Манера упрямца не изменилась.

— Я уезжаю завтра с маршевой ротой на фронт, — объявляет Шимшон. — Говорят, там мало евреев, я иду добровольцем… Зачем? Опять этот нелепый вопрос… Победоносная война положит конец нашим бедам… Что вы сказали? Еще одно заблуждение… Я скоро вернусь, чтобы пристыдить вас… Отсюда далеко не уходят? Деваться некуда? Посмотрим!..

В эту ночь ему снились батальоны и длинные обозы, нагруженные знаменами. Воинские колонны шли по вражеской земле…

Оркестр оглушительно гремит, толпы людей на тротуарах провожают солдат глазами. Увешанные мешками, лопатами, флягами и винтовками, с примкнутыми штыками, они зеленой массой стекаются к вокзалу. Вслед за ними вдоль тротуара плетутся женщины с детьми. Заплаканные и измученные бессонницей, они дневали и ночевали у полковых ворот, чтобы попрощаться со своими братьями, отцами и мужьями, перекинуться последним словом…

Музыка умолкает, и ритмичный стук сапог нависает над улицей. «Левой!» — командует молодой офицер из студентов, с подчеркнутой важностью озирая прохожих. «Левой», — вторит взводный. «Левой», — отчеканивает Ицкович. «Левой», — шепчет про себя Шимшон и ступает с правой ноги…

Слабый, дрожащий голос плаксиво затягивает: «Чубарики-чубчики…» Эхо откликается бодрой песней. Шимшон поет. Песня его звучит восторгом, радостью неведомого, но близкого счастья. Он напрягает все силы, чтоб вспорхнуть над гущей звуков и поразить улицу своим звонким голосом. Длинная, до пят, шинель затрудняет движения, фуражка надвигается на уши. Шимшон не унывает, шагает легко и уверенно, легче и уверенней остальных. Споткнувшись, он быстро выпрямляется, ловко отбрасывает назойливую полу и бодро ступает дальше.

Слева идет взводный, пожилой солдат с четырьмя георгиевскими крестами на груди. Глаза прохожих устремлены на него. Ему завидуют. Счастливейшие из них готовы с ним поменяться, отдать ему все блага за право называться кавалером четырех степеней… Эти завистливые взгляды скоро будут устремлены на него, Шимшона. «Семнадцатилетний герой! Кто это?» — спросят прохожие у Ицковича. Он улыбнется и скажет: «Сруль Липский». Так и скажет. Что, если он в самом деле его так назовет? Ведь это не шутка, все ордена и заслуги Шимшона отойдут к какому-то Срулю Липскому… Странная причуда у Ицковича — окрестить его новой фамилией! Почему он должен откликаться на чужое имя? Как узнают его под этим именем друзья и враги?..

С правой стороны шагает молодой солдатик. Лицо его сияет, он восторженно улыбается, ноги подпрыгивают, сбиваются с ритма, а руки странно ходят взад и вперед… Вокзальные ворота раскрываются, оркестр играет «Боже, царя храни». Все поют. Один взводный не поет, стоит хмурый; губы сомкнуты, глаза суровы…

Железные ворота замыкаются; их осаждают женщины и дети. Они голосят, причитают, плачут навзрыд…

Поезд прорезает снежную равнину и с разбегу уходит в лес. Молодые дубки бросаются врассыпную, передние ряды — вправо, задние — влево. У поверженной березки мелькает серый зверек и тонет в снегу… За лесом снова поле, долгая волнистая степь, ведущая через холмы и долины к вершинам доблести и славы.

В теплушке все давно расположились на нарах. Одни лежат, другие закусывают, некоторые расселись вокруг чугунной печки, курят и разговаривают. Кто-то затянул песенку, и молодой солдатик пляшет под нее. Он устал, тяжело дышит, уши его пылают, крупные капли пота выступили на лбу и подбородке. Взводный снял шинель, расстегнул ворот гимнастерки и, сумрачный, следит, как солдат Кузьмичев прочищает решетку печи. Шимшон любуется своим командиром, георгиевским кавалером всех степеней: у него черная вьющаяся бородка, худое, бледное лицо и высокий белый лоб. Его зовут Израиль Бык.

Вот он смотрит куда-то вдаль, как будто сквозь стены теплушки; густая бровь почти закрыла его левый глаз. Лицо сосредоточенно, как у человека, решающего трудную задачу. Широким жестом он вытирает с лица пот.

Вот он — герой! Крепкая, волосатая грудь, широкие крутые плечи и большая львиная голова с космами черных волос. В движениях — сила, в голосе — решимость…

— Сукин сын каптер, ни одной тесемки на подштанниках, — говорят на нарах.