Испытания

Не скажет он жене, что для него, директора научно-исследовательского института, есть нечто более важное, чем утверждение проекта, защита докторской диссертации… Даже, да, даже звания академика. И это нечто — устранение Крылатовой со своей дороги. Устранение вообще всех Крылатовых с пути всех Мараньевых!

Нет, не физическое уничтожение их, хотя где-то в далеком будущем, когда данной конкретной Люции Крылатовой, так же как данного конкретного Альфреда Мараньева, не будет на свете, останутся на планете Земля, если продолжится развитие цивилизации, либо Крылатовы, либо Мараньевы! Альфред Семенович сознавал это, как ученый, отвлекаясь от личной судьбы, заглядывая в прошлое и в будущее.

Он не был социологом, но, по его глубокому убеждению, любая отрасль современной науки не могла не учитывать достижений социологии.

Весь исторический процесс на планете представлялся Альфреду Семеновичу, если сформулировать упрощенно, как борьба двух видов двуногих, на которые с незапамятных времен разделяется человечество: категорию Мараньевых и категорию Крылатовых.

В каждом двуногом существе, считал Мараньев, запрограммировано природой естественное стремление к выживанию, сохранению на Земле своего вида.

Но кроме общих тенденций и закономерностей, наверно, не редки случаи острого противостояния представителей той и другой категорий.

Он испытал остроту противостояния еще в тот момент, когда более года назад увидел весьма странную картину Люции Крылатовой «Портрет Паука».

Альфред Семенович не был знаком с художницей, кажется, только однажды встретился с ней на заседании Комиссии по экологическим проблемам. Тема картины не имела ни малейшего отношения ни к тому, о чем говорил Мараньев на заседании, ни к тому, чем занимался его институт. Насекомыми-то уж, во всяком случае, институт не занимался!

Однако, когда Альфред Семенович смотрел на картину — или, кажется, этюдом называлась эта штука, — он отчетливо чувствовал, что его, Альфреда Семеновича Мараньева, исследуют невидимым, но крайне болезненным зондом. Причем без наркоза! Он чувствовал, что художница увидела в нем самое его сокровенное, его «мараньевщину». Его принадлежность к виду мараньевых, который ей ненавистен.

Альфред Семенович считал себя широкообразованным человеком, не чуждым искусству и литературе. Он понимал, что истинные художники обладают тайной проникновения в душу другого человека. Но он категорически отказывался терпеть такое по отношению к себе!.

Перед ним стояла ясная задача: лишить Крылатову возможности влиять на Латисова, на общественность производственного объединения, отстранить ее подальше от его, мараньевской линии жизни! Ведь, по существу, Люция Крылатова если еще не стала, то может стать главной помехой в его тактике и стратегии.

Альфред Семенович еще не знал, как осуществить эту задачу. «Ясную, но трудную, — мысленно определил он. — Трудную, но выполнимую!»

— Ты молчишь уже минут десять! — сказала Клавдия. И не раздражение было в ее замечании, а деловитая собранность.

— Ты хочешь спросить о чем-то? — угадал Мараньев, пристально глядя на жену из-под спокойных век.

— Да. Давно уже. Несколько месяцев. А может, и несколько лет. И не спросить, а попросить, чтобы ты однажды когда-нибудь поговорил бы со мной абсолютно откровенно — к чему ты стремишься?

— Ну, если ты уже несколько лет собиралась задать этот вопрос, то, может быть, разрешишь и мне повременить с ответом? — усмехнулся Мараньев. Встал, с удовольствием потянулся, помог супруге выбраться из глубокого кресла, игриво шлепнул ее по пышному бедру. Сказал благодушно:

— Нет сегодня настроения допоздна работать и спать здесь, на софе. Надеюсь на ваше приглашение, мадам!

Он видел, что отказа не будет; более того, знал, что и не может быть отказа: легкомысленной гордостью Клавдия не отличалась.

На другое утро Альфред Семенович появился в институте бодрый, в отличном настроении. За небольшой срок своего директорства он так подтянул дисциплину, что научно-исследовательский институт стал напоминать воинскую часть. Однако никто не жаловался, не ворчал, казалось, люди истосковались по строгому, четкому графику рабочего дня.

Альфред Семенович позвонил Латисову, условился о встрече.

Нелли Брыськина вошла с почтой. Институт получал те зарубежные газеты и журналы, которые освещали более или менее обстоятельно вопросы охраны окружающей среды.

— Крепкого чаю, Альфред Семенович?

— Да, пожалуйста… И у меня к вам просьба, — сказал Альфред Семенович, подчеркивая легкостью тона, что просьба его совершенно обычная, повседневная. — Поезжайте, пожалуйста, в библиотеку, посмотрите, может быть, у них есть статьи об известной художнице Люции Крылатовой — ее творчество, ее биография… Наши издания посмотрите, английские и американские. Вы ведь знаете английский?

— В этих тоже потом посмотреть? — Нелли показала на принесенную почту.

— Спасибо, эти я сам.

Нелли подошла к Мараньеву с его стороны письменного стола, начала раскладывать газеты, соответственно датам, нараспашку нужными полосами.