Испытания

— Наверное. Но Андрей такой парень, который может сам себе дать партийное задание. И выполнит его… Надо поручить ему посмотреть свежим глазом проект Обращения съезда ко всем бойцам, командирам и политработникам Красной Армии…

Потом они стали рассуждать о том, что новые Программа и Устав ВЛКСМ, которые будут приняты здесь, на съезде, более четко определяют сущность комсомола. Комсомол должен перестать строить себя в полном соответствии с партийными организациями, он широкая беспартийная организация учебы и коммунистического воспитания всей советской молодежи. В том числе военно-патриотического воспитания…

Но Оля уже только приблизительно слышала разговор; все рассуждения о комсомоле заслонялись в ее сознании одной фразой: «Ему дали задание побеседовать». «Боже мой, до чего плохо! — думала Оля. — Значит, я совсем ничуточки не нравлюсь ему: он разговаривает со мной так же, как с другими, просто потому, что выполняет какое-то непонятное задание! Может быть, ему поручили собрать материалы для статьи в «Комсомолку»? Или в его областную газету? Постараюсь больше не видеться с ним, не попадаться ему на глаза. Не знаю только, смогу ли я когда-нибудь почувствовать, что жить хорошо. Ведь все-все кончено, и больше никогда не будет!»

Началось седьмое вечернее заседание, а Оля Пахомова вышла из Большого Кремлевского, чтобы больше уже не возвращаться на съезд. В Александровском саду она была одна; сыпался дождь, не успевший превратиться до конца в снег, и прохожие сворачивали к трамвайным остановкам.

Казалось Оле: все, что было в ней живого, кричало в душе. И наружу вырывалось то шепотом, то криком: «Да, да, знаю теперь, что это за штука такая — любовь! Знаю теперь — вот именно так бывает тяжело и больно! И жаль себя, и жаль прошлого — как он положил руку мне на плечо, чтобы помочь мне взять пальтишко, как мы вдвоем, первые во всем зале, зааплодировали, как он накинул на меня свой пиджак. Больше не будем видеться, ничего не будет! Сделаю так, чтобы совсем вытащить эту дурацкую любовь из души! Придумаю что-то. Прыгну с парашютной вышки в Парке культуры — вот что! Боюсь ужасно — и нарочно прыгну!.. Знаю теперь: когда в голос плачешь, вроде бы легче становится; тянется одна длинная нота: а-а-а!!!»

Оля прошла мимо куста, от которого ее «бывший товарищ» отломил вчера ветку. Остановилась как раз на том месте дорожки, где он вчера вычерчивал модель нацистской машины «нового порядка». «Значит, это он «работал» со мной и с другими?! Работал, работал, но ничего у него не получилось: я ухожу и больше не вернусь на съезд?!»

И вдруг Оля почувствовала новую странную боль от подуманного: «работал, но ничего у него не получилось». Как будто причиняло боль не то, что он «работал» с ней, а то, что у него «ничего не получилось»!

Четко, резко, определенно — в найденном фокусе — встали в памяти Оли слова доклада Косарева, которым она и Андрей, комсомолец в белом свитере, зааплодировали первые во всем зале: «…выяснять сомнения, разъяснять линию партии, пропагандировать ленинское учение…»

«Не может быть, чтобы ничего не получилось! — сказала Оля, кажется, вслух, не плача уже, не крича, а вся похолодев внутри. — Ведь он коммунист. И он столько успел объяснить мне, как же так, что ничего у него не получилось?» — не то шептала, не то думала она, почти машинально идя по дорожке обратно. Кремлевская стена, напоминавшая, как и вчера, развернутое красное знамя, была уже слева от нее за белым дождем.

Андрей Вагранов не узнал — Оля не рассказала ему — о том, что было с ней в Александровском саду. Оля не рассказала ему, что, избрав его в тот вечер на всю жизнь самым главным для нее человеком в мире, она в душе согласилась быть для него тем, чем он позволит ей быть сейчас. «Частицей комсомольского съезда? Ну и что же, ну и ладно! А когда-нибудь я все-таки стану достойной его!» — думала Оля.

…В зал до десятиминутного перерыва войти было нельзя, но выходить из зала можно. Оле очень хотелось, чтобы Андрей вышел, но она старалась не думать об этом. Чуть-чуть приоткрыв дверь в зал, Оля старалась вслушаться в чье-то выступление — очевидно, от Осоавиахима — о том, что аэроклубы являются сейчас центром, где летные кадры готовятся без отрыва от производства. Потом оратор рассказал, как в Майкопском аэроклубе на народном празднике демонстрация высшего пилотажа была ошибочно доверена воздушному хулигану. Он делал на низких высотах виражи, петли — все не по программе — и, в конце концов, на глазах у всего народа разбил самолет.

«Господи! Он ведь и сам разбился, — ужаснулась Оля. — Как хорошо, что мне уже не надо прыгать с парашютной вышки в Парке культуры и отдыха».

— Воздушные хулиганы ничего общего не имеют с теми героями-летчиками, которых мы чтим и уважаем. «Храбрость» воздушного хулигана — это «храбрость», вытекающая из панического страха перед серьезным изучением техники, — утверждал оратор.