Испытательный пробег

— Что хотите, — сказал тихим голосом, — согласья моего нет, ребята. Я б на вашем месте, как хотите, завода не бросил бы. Потерпел бы год-другой. Поймите: автомобиля не будет, будет помещик. Вернутся сукины коты. Теперь идите и думайте, это не от меня зависит. Не директор законы издает. История. — Указал рукой на лежащего Федю, тот все еще хрипел, пена стекала изо рта. — Уберите его. И в медпункт. Кто бросит работу, судить буду без пощады, расценивая как саботаж…

Прошел сквозь толпу решительный походкой с кожаным хрустом. Сапоги на нем были новые и тугой ремень. Обернулся. Махнул рукой: «Расходись! Кончай митинг!»

Вставало над Симоновкой дымное фабричное солнце. Сияли церковные купола на зеленом даниловском берегу, гудели заводы, фабрики, и странно было, что не нужно никуда спешить. Занятия на подготовительных курсах при техникуме начинались в два часа дня.

Степа Кузяев завтракал, прибирал постель, садился чертить гаечный ключ, первое задание по черчению. Посматривал в окно.

К восьми часам валила в завод утренняя смена. Надрывались трамвайные звонки, хлопали в бараке двери, сквозняки пахли утренним табачным дымом, жареным постным маслом. За последним гудком наступала тишина, которой, кажется, никогда раньше Степа не слыхал. Во дворе трепыхали на веревках одеяла и простыни, вывешенные на утреннюю просушку, мирно позванивали бидонами молочницы, возвращавшиеся в деревню Кожухово. К девяти выползали на улицу детишки, бегали под окнами, играли в красных и белых. Шаркал по мосткам татарин-старьевщик, тянул глухим голосом: «Старье, берем! Старье…»

Отец уходил чуть свет. Став начальником гаража, он дома почти не бывал, и дядя Михаил Егорович жалел отца: «Вот она, руководящая работа, — говорил, поджимая губы. — Сам вызвался, терпи, казак».

На заводе вовсю уже развернулась реконструкция, поднялись краснокирпичные коробки новых корпусов. На помощь строителям приезжали с песнями красноармейцы городского гарнизона, счетоводы, артисты, работники советской торговли, а Степа учился, делал задания по черчению, учил металловедение.

День пуска завода несколько раз переносили. Сначала говорили, будут пускать в августе, потом — в сентябре. Но в основном все уже было закончено, справились без Степы.

Утром проходил по мосткам вдоль барака стекольщик, нес на плече плоский ящик со стеклами, в стеклах горело солнце. Регулярно наведывался слесарь по кастрюлям, по металлу и по салу — так его звали. Орал дурным голосом: «Лудим, паяем… Кастрюли, чайники, самоварные трубы…» Частым гостем бывал точильщик. Пристраивался со своим станком где-нибудь в тенечке, кричал, как петух, задрав голову: «Ножи, ножницы точим… Мясорубки… Бритвы правим…» Его окружала ребятня, стояли кружком, смотрели, как летят из-под вертящегося наждачного колеса желтые, красные искры. Проходила мимо, всегда мимо, толстая почтальонша в суконном форменном бушлате, несла тяжелую сумку. Однажды остановилась, постучала в дверь: «Вам письмо». Тихое утро плыло над Симоновкой.

— Спасибо. Чаю не хотите?

— Не за что. Служба такая.

— А нам письма есть? — поинтересовалась тетя Маня Игнатенкова и глазом скосила, чтоб адрес прочитать, кто это Кузяевым пишет.

— А вам пока нету, — ответила почтальонша и, рывком подтянув на плечо сумку, пошла дальше.

Письмо пришло из деревни Макаровки, пришло с большим опозданием. Писал незнакомый Степе секретарь деревенской ячейки, у которого жил Денис, просил подготовить его родственников к тяжелому известию. Из того письма узнал Степа, что Дениски уже нет в живых, и не будет для него ни тихого утра, ни стекольщика, ни искр из-под наждачного колеса. Как приехал Денис, вывесили у сельсовета объявление, что рабкор Д. Эдиссон будет разъяснять молодежи деревни Макаровки задачи коллективизации, затем агитбригада исполнит спектакль о крушении старого мира, о том, как «нечистые» у «чистых» власть отобрали. Теплынь стояла, черемуха цвела, и макаровский милиционер накануне поехал в район за зарплатой. Денис проходил мимо пожарного сарая. Выстрел раздался оттуда, и белый дымок поплыл на солнце. Денис обернулся, постоял, качаясь, и рухнул лицом в дорожную пыль. Стреляли в упор из обреза, потом нашли в том сарае стреляную гильзу, а тех, кто стрелял, не нашли. Нюрке решили сказать, что никакой боли Денис не почувствовал. Не успел.

И дальше летит история без имени Дениски Шлыкова, симоновского паренька, слесаря и рабкора, мечтавшего воспеть свою эпоху для будущих счастливых поколений.

В то лето газеты писали: «Автомобиль побеждает время. Автомобиль ускоряет движение промышленности и сельского хозяйства. Он позволяет нам эксплуатировать часы и минуты».

«Стрелка часов — вот главный директор завода!»

«Автомобиль сделает человека счастливым!»

«Мы посадим крестьянина на трактор, рабочего — на автомобиль, чтоб быть непобедимыми!»

— Разве такое можно забыть, — вздыхает Степан Петрович. — Биография поколения.

Он пребывает в таком настроении, что ему хочется порассуждать о времени как о дистанции жизни и вообще как о категории, которую нужно беречь. Он палец поднимает в потолок.