Испытательный пробег

Конечно, с самого начала, если бы все не носило такого скоропалительного, скороспешного характера, следовало позвонить Кузяеву-старшему, встретиться, сесть втроем — Степан Петрович, Игорь Степанович и я, — разложить все на составляющие: вот Яковлев, вот Булыков, что и как могло у них быть. Степан Петрович человек многоопытный, да и само его присутствие благотворно действовало на сына: Игорь отца уважал и очень при нем старался. К тому же была у нас одна любопытная встреча, она мне теперь покоя не давала, будто напрямую связанная с изобретателем Яковлевым. О нем шла речь, но забылось как-то…

Утром, едва я подумал, что мы начали не совсем так, как надо, и пора звонить Степану Петровичу, других ниточек нет, ко мне вошел Игорь, сказал:

— Зовут к Самому.

— Звонил?

— Юлю прислал.

Юля была секретаршей нашего директора и его заместителя Арнольда Суреновича. Одна на двоих. И приемная у них была общая. Директора называли просто — директор, а зама по науке называли — Сам. Тут разные догадки строились, почему так, но единого мнения не выработалось.

— Ну что, мои юные друзья, — встретил нас Арнольд Суренович, снимая очки и кладя их перед собой. — Чем вы заняты? Над чем трудитесь, молодые, задорные?

Игорь начал рассказывать. Сам слушал, кивая аккуратно вылепленной головой, увенчанной жестким серебряным ежиком, и, косясь на меня, нет-нет да и приговаривал:

— Очень хорошо… Очень… — Затем он остановил Игоря усталым взмахом ладони, чуть поднятой от стола. — Я понимаю, помыслы ваши чисты, как ризы первосвященников. Но объясните мне, старому человеку, почему, когда мои сотрудники прекрасны и молоды, они охотней всего изучают непорядки в яслях, детсадах, затем уже — в школах и на приемных экзаменах в вузы? Вам неясно? Мне тоже неясно. Но я думаю: почему так? Почему, когда мои сотрудники разводятся, меняют квартиры, устраивают быт подросшим детям, мне говорят, что по общественной линии они исследуют глубокие коммунальные темы. Как прекрасно это погружение в жизнь!

Мы стояли перед его столом, еще не понимая, к чему он клонит.

— Да, да, да… Мон шер Кузяев, вы машину не собираетесь покупать? Нет. Пока нет. Вас понял. Но в очереди стоите? Хорошо. А вы, Геннадий Сергеевич, скоро будете менять свой «ролс-ройс»? Не знаете еще… Легкомысленно с вашей стороны, согласитесь. Насчет автосервиса как у вас дела? Есть некоторые затруднения. Это естественно. Так, так… Друзья мои, что у вас там происходит? Вы все побросали, занимаетесь судьбой неясного открытия, точно мы «За рулем» — журнал ДОСААФ. Нас не читают четыре миллиона подписчиков. Мы издаем информационный бюллетень для людей, не объединенных профессионально, но сплоченных возвышенными чувствами, которые порождают и культивируют ваши редкие математическо-лирические выступления, мой друг Геннадий Сергеевич, и ваши строго научные рекомендации в сфере автомобилизации нашей жизни, уважаемый Игорь Степаныч. — Сам поднялся, упер ладони в край стола, наклонился к нам. — Но прежде всего мы — НИИ, а потому все материалы — сюда! И немедленно. Я хочу посмотреть, стоит ли продолжать с такой энергией. Обсудим. Претензии до времени — при себе.

Игорь попытался объяснить, что ситуация заслуживает пристального отношения. Она не просто так. Она большая. Ведь — это ж человек работает, жизнь отдает. Приходит ловчила на готовенькое, и все коврижки — ему, а тот, кто начинал, кто вынес на своих плечах главную тяжесть, забыт! Да это, если хорошо разобраться, научная сенсация!

«Сенсацию» Арнольд Суренович пропустил, сморгнул только, не сделав стойки, — он устал от сенсаций, давно устал, — но, когда Игорь опять же с жаром начал любимое свое о нелицеприятном судне, промолчать уже ну никак не мог. Это Игорь, конечно, подставился.

— Друг мой, — произнес Сам, грузно выступая из-за стола и выпроваживая нас к двери, — да известно вам будет, что нелицеприятного суда не бывает и не может быть априорно. Всякий суд, увы, лицеприятен, а посему отдает предпочтение знатному — перед незнатным, мужчине — перед женщиной, духовной особе — перед светской, не доверяет иностранцам, поведение коих неизвестно, а также — людям, тайно портящим межевые знаки, и явно прелюбодеям, к которым мы с вами, к счастию или к сожалению, не относимся. Я полагаю, судебные традиции незыблемы, как седые букли на парике вашего судии. А потому не суди превратно пришельца, сироту; и у вдовы не бери одежды в залог…

С этими словами он заглянул в приемную, кивнул Юле, чтоб принесла стакан крепкого чаю, а через час, точно обо всем забыв, вызвал меня одного, вручил ворох бумаг в большом голубом конверте и приказал разобраться к завтрему, чтоб без промедления ехать в Свердловск на двадцать дней. В командировку.

— Вам как, двадцати дней хватит? — хитро спросил он, взглянув на меня и, словно вспомнив что-то, нажал кнопку переговорного устройства «Эхо». Из динамика раздался голос. Юли:

— Я слушаю, Арнольд Суренович.

— Это прелестно, что вы слушаете. А позвонили ли вы еще раз нашему другу полковнику Ванову в МУР насчет графической экспертизы?