Истина Платона

— Платоха, а откуда ты всё это знаешь? Вроде парень городской, возле моря вырос, — удивлённо спросил Боцман.

— Был учитель, — грустно ответил Платон, вспомнив прапорщика Мишина.

Истекало отведённое «будённовцам» время, а их всё не было видно. От реки тянуло даже не прохладой, а холодом. Пропитанные потом на марше тельняшки остывали вместе с телами, неприятно липли к спинам и не давали согреться. Бойцы кутались в свои нехитрые утеплители, натягивали на уши шерстяные, купленные или выменянные в кишлаках и на рынках вязаные шапки. Правда, у некоторых заметил умело уложенные под седалища американские пуховые спальные мешки. Вода, принесённая во флягах из горной реки, и через два часа ломила зубы. Приходилось, прежде чем глотать, долго гонять её во рту. Но были и гурманы. Они пробивали ножом в двух местах банку сгущёнки, запрокидывая голову, цедили её, закрыв от удовольствия глаза. А потом маленькими глотками запивали ледяной водичкой из горной реки. Кайф был необыкновенный. Что представляли себе в эти секунды эти взрослые мальчишки? «Пломбир» за 19 копеек? «Ленинградское» за 22-е? А что я… Я тоже пробовал. Блаженство!

От группы прикрытия сообщили:

— По дороге в сторону кишлака быстрым шагом едут два всадника. Дистанция 700 метров.

— Уточни. Два или три всадника?

— Два, — с небольшой паузой сказал сержант. — Едут рядом, не друг за другом. Повторяю, едут рядом.

— Опаньки, а мы так не договаривались! — нервно произнёс Боцман, прячась за большой валун прямо у дороги.

— Парни, ищите мне третьего, — зло шепчу в микрофон.

Тут-же было принято решение — Платон с Боцманом берут ближнего, остальные оттесняют второго всадника ближе к реке и берут его на берегу. Уже и мы слышим посторонний звук. Звук восьми подкованных копыт. Едут не быстро, видно долго скакали галопом до этого, а сейчас дают лошадям отдохнуть. До кишлака — рукой подать. А мы ещё ближе… Из-за первого поворота показались два всадника, ехали рядом неспешной рысью. В бинокль было видно, что у того, который ехал ближе к реке автомат был за плечами, а у ближнего — на груди. Видел это и Платон с разведчиками. Головами не крутили и не разговаривали, было заметно, что «будённовцы» подустали и опасности не чувствуют. Утренний туман ещё не совсем рассеялся, но и без оптики было видно, что перед нами не наследные опиумные эмиры и не алмазные падишахи. Обычные бородатые духи, возраст которых из-за неряшливых бород и чёрти чего на голове определить было невозможно. У дальнего по самые брови был натянут традиционный афганский паколь — шерстяной берет, у ближнего грязно-белая чалма. Оба в замызганных, пыльных, завёрнутых впереди халатах. За спиной у дальнего к седлу был приторочен убитый миной баран. Хоть что-то прихватили. Ну, басмачи и басмачи…

«Язык» или пленный?

Сигнал к нападению был настолько необычен, а звук ни с чем не сравним и незнаком в этих местах, что челюсти от удивления отвисли не только у душманов, но и у афганских рысаков. Платон громко и пронзительно свистнул в спортивный судейский свисток. Многократно отразившись от отвесных скал и речной воды, звук остро резанул по ушам. От ближайшего к дороге валуна стремительно отделился долговязый силуэт и, вытянув длинные руки, помчался в сторону первой лошади. Боцман поймал морду лошади, когда она, скосив лиловые глаза в его сторону и испуганно заржав, уже поднимала передние ноги. Но 95 кило чистой массы туловища старшего прапорщика сделали своё дело. Сначала он поймал какие-то ремешки левой рукой, потом правой захватил коня за гриву между ушей и поджал ноги. От неожиданной тяжести и охватившего его ужаса, конь захрипел, брызгая пеной в лицо Боцману, но встать на дыбы уже не смог.

— Конечная! Слазь, сука, приехали! — орал Боцман, глядя испуганно на крупные зубищи коня и содрогаясь от капающей ему на лицо лошадиной пены.

Почти одновременно с ним, подпрыгнув и подтянувшись, ухватив духа за халат, Платон оказался у всадника за спиной. Обхватив его туловище ногами, он левой рукой рванул ремень автомата так, что у духа щёлкнули зубы. А правой, скользнув по прикладу, нажал на предохранитель, щёлкнул замком и выдернул рожок с патронами. Потом, схватив за ремень автомата двумя руками, оттолкнулся ногами от лошади и, вытащив душмана из седла, рухнул с ним на землю. Упав, дух с перекошенным от страха лицом нацелил на Платона автомат и остервенело нажимал на курок. Не понимая почему не слышит выстрелов, и враг не падает, передёргивал затвор, что-то истерично кричал, и опять жал на курок.

— Баран! — коротко сказал Платон, вертя перед носом басмача спаренным автоматным рожком. Потом коротко размахнулся и ударил им духа сверху по чалме. Уронив голову и подкосив колени, тот с глухим стоном завалился на бок. Наверное, так и не поняв, что всё же это было?