Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

Предварительная цензура распространяется на книги какого бы то ни было объема, для составления коих само правительство дало материалы, равно сборники, заключающие в себе заимствованные из правительственных архивов документы прошлого и текущего столетия и частные письма и записки царственных в России особ, равно прочих членов императорского дома и высших государственных сановников.

Предлагалось также добавить пункт «г», который должен был распространять те же правила на

сочинения, переводы и статьи, в коих описываются события, относящиеся до государей-императоров и членов императорской фамилии, или сообщаются личные их действия и изустные выражения, а также на все статьи, содержащие в себе частные письма и записки в бозе почивающих лиц царствующего дома[899].

Однако эти нововведения не обрели силу закона.

Закон «О дополнении и изменении некоторых из действующих узаконений о печати» от 7 июня 1872 года стал важным руководством для непосредственной цензурной практики, поскольку очень часто он служил основанием для предъявления претензий и для прямых запретов публикации исторических материалов начиная с последней трети века[900]

. Последующая законодательная регламентация, включая и печально знаменитые временные положения от 27 августа 1882 года, касалась прежде всего периодической печати, но затрагивала также и сферу исторической информации, контроль за которой всегда находился в русле общей цензурной политики. Кроме того, сведения из прошлого все чаще появлялись на страницах периодики, а исторические параллели помогали более точной характеристике современных событий. Среди обременительных для печати мер, закон содержал статьи, непосредственно повлиявшие на степень контроля за историческим знанием. Это – получение цензорами права приостанавливать выход издания, не возбуждая судебного преследования; обязанность редакций по требованию министра внутренних дел сообщать имена авторов статей. Сюда относился и сам факт распространения правил на все издания, «арендуемые у правительственных и ученых учреждений»[901]. По существу же, внедрение в цензурную практику подобного документа, означало, по мнению авторитетного отечественного исследователя, «установление системы самого неприкрытого административного произвола»[902].

Середина 1880-х годов знаменовалась включением наказаний за преступления в сфере печати в круг уголовных преступлений[903]. Из законодательства этого времени практически исчезают акты, дававшие право на бесцензурное получение литературы, столь характерные для предшествующего времени. Последующее законодательство содержало ряд изменений ужесточающего характера[904]. Строже стал и порядок перехода повременных изданий от одного лица к другому, ставший возможным не иначе, как с разрешения министра внутренних дел[905]

. Эта временная мера ставила издателей в еще большую зависимость от министра, ибо сама процедура передачи нередко затягивалась, усложнялась, а порой и заканчивалась запретом. С увеличением в августе 1888 года количества букв на печатном листе (с 11 до 33 тысяч) под предварительную цензуру стали попадать печатные издания большего объема[906], в том числе и исторические.

* * *

Рассматривая публикации, посвященные прошлому, цензоры особенно внимательно относились к именам участников исторического повествования, строго ранжируя информацию и оценочные характеристики согласно статусу упоминаемой в тексте личности. Среди персоналий отечественной истории первое место, причем с колоссальным преимуществом, несомненно, занимали представители верховной власти. Архивные материалы свидетельствуют и об интересе цензурного ведомства к информации о государях, великих князьях и княгинях (в том числе и самозванцах и самозванках, оставивших след в отечественной истории, вроде Лжедмитрия или княжны Таракановой). Очевиден и контроль за изложением сведений об известных персонажах истории, среди которых фавориты царствовавших особ, представители известных дворянских родов, государственные мужи, деятели культуры и науки.