Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

Вопрос об освещении в печати сведений об особах царской фамилии на протяжении всего изучаемого периода был для цензуры чрезвычайно актуален. Он неоднократно поднимался как цензурными комитетами, так и советом ГУДП. Не решил проблему и циркуляр от 8 марта 1860 года. Уже в 1866 году, в связи с книгой князя К.Н. Урусова «Очерки восточной войны 1854–1855», Московский цензурный комитет отмечал, что ни в Уложении о наказаниях, ни в законе от 6 апреля 1865 года «нет ограничительного законоположения о скончавшихся особах августейшего дома»[907]

. Поднят вновь вопрос был в связи с двумя публикациями о княжне Таракановой (в книге первой «ЧОИДР» за 1867 год и в «Русском вестнике»). Московский цензурный комитет вновь указывал на отсутствие закона, запрещавшего сообщения в печати «неблагоприятных сведений о скончавшихся особах царствующего в России дома». Член Совета ГУДП А.Г. Петров также отмечал, что «высочайшее повеление» от 8 марта 1860 года может относиться «только к подцензурной прессе, потому что оно не вошло в Уложение о наказаниях и не подкреплено никакой карательной мерой». Такой же законодательная ситуация оставалась и в 1869 году, о чем свидетельствует заключение Московского цензурного комитета по поводу исторического сборника П.И. Бартенева «Осьмнадцатый век»[908]

.

Прецедент с изданием в первой книге «Русского архива» за 1871 год «Писем из Петербурга в Италию гр. Жозефа де Местра» вновь возбудил этот вопрос. Член совета Ф.П. Еленев[909]

, наблюдавший за журналом, подчеркивал, что цензура обязана «постоянно и настойчиво не допускать» рассуждений о царствующих особах (в данном конкретном случае о кончине Павла I), ибо помимо закона утвержденного есть «высший закон политического приличия и нравственного уважения к верховной власти». МВД не решилось собственною властью разрешить или запретить подобные издания и сочло нужным испросить высочайшее указание[910]

. Примечательно, что именно Еленев, специализировавшийся на цензуре литературы исторической, четко сформулировал принципы контроля за информацией о лицах императорской фамилии.

Следует отметить, что охранительное ведомство не чуждалось заботы о качестве печатной продукции. Так, в 1874 году в петербургский цензурный комитет поступила рукопись некоего Лебедева «Император Павел и его царство», автор которой попытался «опровергнуть ложное мнение о характере царствования императора Павла I». Цензурное ведомство обратило внимание на «резкие отзывы о характере Петра III», «неудовольствие, высказанное гр. Н.И. Паниным» по отношению к Екатерине II, упоминание об обещании Екатерины «уступить престол Павлу I», на замечания «об угрюмом и недоверчивом характере Павла Петровича» и др. Подобные утверждения, допустимые, по мнению чиновников ведомства, в специальном историческом сборнике, не должны были появиться в подцензурном издании. Кроме того, крайне низко были оценены научные и литературные достоинства труда, грешившего «весьма поверхностным изложением». В заключении ГУДП книга была названа «бездарной компиляцией» из специальных бесцензурных изданий, что стало одним из основных мотивов ее запрещения[911].

Важным аспектом надзорной политики по отношению к исторической литературе являлось цензурирование трудов, посвященных зарубежной истории, особенно тем событиям и фактам, которые могли нарушить общественное спокойствие. Пристальное внимание властей привлекали публикации о французской революции 1789–1794 годов. В 1866 году Главное управление рассматривало вопрос о первой части издания Е.О. Лихачёвой и А.И. Сувориной «История Французской революции» Минье. Книга не была арестована и не подверглась судебному преследованию только потому, что авторы были названы «самыми умеренными восхвалителями революции». Однако политическая репутация издательниц, а также «пропаганда, скрывающаяся под формою перевода», вызвали дебаты в цензурном ведомстве. Совет Главного управления предложил столичному цензурному комитету на будущее время «при появлении книг, исполненных революционных тенденций, под какой бы то ни было формою, приступать немедленно к решительным, на основании закона 6 апреля 1865 год действиям». Книга стала поводом для появления циркуляра, по которому все распоряжения иностранной цензуры должны были сохранять «свою обязательную силу и для переводов с обращающихся в России иностранных сочинений». В то же время разрешение иностранной цензуры на распространение в России книги на иностранном языке не заключало в себе «изъятия от ответственности за содержание оной в случае перевода на русский язык». Особо обращалось внимание на публикации, «не имеющие безусловно ученого характера и заключающие в себе, хотя бы и не совсем очевидное, революционное направление». Высшее цензурное руководство предлагало комитетам «иметь постоянно в виду вопрос о неудобствах перевода» подобных сочинений на русский язык[912].