Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

Системное изучение европейского и русского исторического романа начинается в 1890-х годах. Одним из ранних научных подступов к этому жанру можно считать работы Луи Мэгрона об историческом романе эпохи романтизма[1268]. В России же в конце 1880-х к обсуждению истории жанра возвращает публику Александр Скабичевский, критик-народник, упрекавший Карамзина и его последователей – Загоскина, Лажечникова – в недостоверности и недостаточном соблюдении исторических реалий. По мнению Скабичевского, скачок, совершенный в 1820-х годах русской исторической беллетристикой, произошел благодаря некоторому освобождению от зачарованности Карамзиным[1269]. Уже позднее для Вильгельма Дибелиуса, профессора Берлинского университета (его читали и почитали также русские формалисты), важно было показать генезис жанра, балансирующего между готическими и авантюрными составляющими. Он выделил две главные характеристики исторического романа: преобладание частной жизни героя над общим ходом событий и «маркированный» выбор главного персонажа, независимого, чуждого всем враждующим или дружественным лагерям, партиям[1270].

Стратегии Вальтера Скотта обсуждал позднее и Дьёрдь Лукач в своей работе «Исторический роман» (написана в Москве зимой 1936 года)[1271]; в тогдашних спорах принимал активное участие Виктор Шкловский[1272], опубликовавший и свои размышления на тему исторического романа

[1273]. Стоит отметить позднейшие исследования о читательских стратегиях восприятия В. Скотта[1274], критической рецепции историко-романного жанра[1275]. Большой комплекс работ связан с обсуждением структурных особенностей этого романа[1276], с поисками дифференциальных признаков в изображении исторического процесса[1277], тематических источников[1278]

; с изучением возможных вариантов конфликтных ситуаций[1279], пропорций и диспропорций в соотношении документального и вымышленного начала[1280], обобщенного изображения и детализации[1281]; с осмыслением возможных конфигураций взаимодействия автора, повествователя и системы персонажей[1282], классификации видов, нюансов исторического нарратива[1283], этнографических элементов, повышенная концентрация которых может быть отнесена к доминирующим признакам жанра

[1284]. Поиском «секретов» жанра, «ключей» к этой форме заняты многие исследователи, но особо перспективны, на наш взгляд, наблюдения, касающиеся морфологии исторического романа, его алгоритмов, которые держат повествовательный каркас и четко обнаруживаются при сравнении разных текстов[1285].

О восприятии романистики Скотта Пушкиным существует большая литература[1286]. В философском и историко-культурном плане важны те работы, в которых интерпретируются не только «уроки Вальтера Скотта», усвоенные Пушкиным, но их переосмысление, «переписывание»[1287]. Диалог, скрытая или открытая полемика с Пушкиным, отмена пушкинской логики, спор с ней или, наоборот, уточнение найденных им эстетических решений, когда сталкиваются законы истории и жизни частной, – вот та парадигма драматических коллизий, в которой обнаруживают себя и А.К. Толстой, и А.Ф. Писемский, и Л.Н. Толстой, и Н.С. Лесков[1288]. Обширен пласт работ, посвященных английской[1289]

и французской[1290] ипостасям исторического романа, в них обсуждается также проблема соперничества в популярности Скотта и Виктора Гюго за пределами их собственных национальных культур.

Интерес к историческому роману в исследовательской литературе последних десятилетий остается стабильно высоким, что подтверждается также диссертациями[1291], пристальным изучением отдельных творческих историй авторов и текстов[1292]. В это время читательским ожиданиям отвечают издательские стратегии: выпуск исторических романов ХIХ века интенсивен, к их переизданиям активно привлекаются современные филологи[1293].

1830-е годы: освоение европейского опыта

Одно из немногих достаточно устойчивых положений, не вызывающих острого «конфликта интерпретаций», касается условной периодизации историко-беллетристического пласта. В нем традиционно признают две волны, два пика: 1830–1840-е и 1870–1880-е годы.

Первым русским историческим романом по праву считается «Юрий Милославский» М.Н. Загоскина, вышедший в 1829 году[1294]. Пройдет семь лет, и в 1836-м пушкинская «Капитанская дочка» обозначит ту вершину, тот «абсолютный уровень» и предел, которого достиг в своем развитии отечественный вариант жанра. «Капитанская дочка» очертила круг идей, ставший позднее ориентиром для всякого русского человека, кто так или иначе сверял свою судьбу с национальной историей. Романы И. Лажечникова, К. Масальского, Р. Зотова, Н. Полевого, Ф. Булгарина, П. Свиньина становились для публики значимым политическим событием.