Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

вторая часть должна была называться «Вольнодумцы», и там намечались Новиков и Радищев для России и Людовик XVI для Франции… [было опубликовано только начало – в 1881 году в «Полярной Звезде»] Третью часть я предполагал назвать «Супостат». Тут надо было дать 12-й год. Четвертая и последняя часть – «Декабристы» – явилась бы апогеем первых русских «освобожденцев», перед которыми я благоговею[1370]

.

«Пугачевцы» буквально раскололи общество на два лагеря. Одни читали взахлеб, с упоением, другие ехидствовали или громили, видя в романе рабское подражание «Войне и миру» Толстого. Роман стал притчей во языцех критики и значительно повысил ставки всей исторической романистики. Удача Салиаса столь сенсационна еще и потому, что все, им написанное, попадало в жернова борьбы литературных партий – левой, демократической и консервативной; автор волею судеб оказался в центре самых актуальных вопросов времени. Правые критики защищали «своего», т. е. связанного с московской литературой, в противовес петербургской словесности. Напротив, левые «уничтожали» произведения Салиаса, относя его к московскому направлению, которое якобы «целиком составляет нарост самого гангренозного свойства»[1371]

.

Излюбленный Салиасом XVIII век у него осовременен и офельетонен. В прочих его сочинениях полые формы стилистически и образно заполняются авантюрами, бытовыми реалиями и политическими аллюзиями 1870–1880-х годов.

Романист-ремесленник, автор более тридцати оригинальных сочинений, в течение нескольких десятилетий неизменный фаворит публики, разработавший целую систему литературных стереотипов, ходовых ситуаций, галерею увлекательных персонажей – талантливых и обаятельных авантюристов, чудных патриотов, найденышей и подкидышей, чье прошлое окутано нераскрываемой тайной, – Салиас создал модель авантюрной интриги русского исторического романа, эксплуатируя материал истории как подлинной, так и придуманной. Но среднестатистическому читателю была не так уж важна достоверность, он ждал развлечения, и Салиас полностью удовлетворял ожидания публики. «Русский Вальтер Скотт», «русский Купер», но чаще «русский Жюль Верн», а еще чаще «русский Дюма» – как называли его благожелательные критики и мемуаристы, – он четверть века удерживал первые позиции среди королей исторической прозы.

Сочинитель «текущей истории» (Вс. С. Соловьёв)

«Салонная» юность Всеволода Сергеевича Соловьёва (1849–1903), отпрыска историка С.М. Соловьёва («литературного сына», подобно Салиасу), тоже прошла под знаком общения с «великими» – Т.Н. Грановским, П.Н. Кудрявцевым, братьями К.С. и И.С. Аксаковыми и др. А.Ф. Писемский «благословлял» первые шаги Всеволода на литературном поприще. Оба – и Салиас, и Соловьёв, так же, впрочем, как и другие романисты этой когорты – Карнович, Мордовцев, Данилевский, наряду с архивными источниками, обращались и к «личным историческим ресурсам». Вс. Соловьёв по линии матери был родом из старинной малорусской семьи, одним из предков в которой был богослов и философ Г. Сковорода. Сюжеты и характеры этой «микроистории» широко использовались Соловьёвым в беллетристике. Вообще малорусская почва романистов этой волны – Данилевского, Мордовцева и др. – оказалась особенно важной и продуктивной.