Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

Памятник должны были поставить на обширной городской площади, но в это дело неожиданно вмешалась монаршая воля. Лично изучив карту Архангельска, император указал место памятнику – место неудобное во всех отношениях: низкое, топкое и малозаметное – памятник был плохо виден и трудно достигаем с центрального Троицкого проспекта. Известно, что на этом болоте монумент сильно осел за первые четыре года, и возможно поэтому пришлось надстраивать гранитную колонну пьедестала в 1838 году. В 1867 году памятник был перенесен на первоначально предназначавшееся ему место.

Анализ риторики, сопутствующей процессу создания и открытия памятника, показывает, что Ломоносов тогда представлялся писателем, стоявшим у истоков просвещения России, а необходимость сооружения памятника аргументировалась необходимостью отвечать на вызов чужеземцев и апелляцией к потомству (к будущему). Появившаяся спустя более полувека (и после открытия памятника Пушкину в Москве) публикация в «Историческом вестнике» свидетельствовала о том, что понимание происшедшего изменилось, хотя рассказывалась фактически та же история. В статье 1889 года эпопея сооружения памятника в Архангельске будет рассматриваться как «патриотическое мероприятие» – таким переносом акцентов констатируется иная оптика восприятия, возможная лишь после пушкинских торжеств 1880 года и немыслимая в начале процесса, в 1820-х годах. Для позитивного патриотизма, не исходящего из посыла «утереть нос иностранцам», нужен другой уровень гражданского самосознания. Ориентация на иностранцев в конце 1880-х не просто исчезла – сама традиция возведения памятников поэтам уже преподносится как отечественная. На первый план выдвигается идея обращения к потомству (оно объявляется основным адресатом монументосозидания). Рядом с аргументом от просвещения вообще появляется и более частная и техническая отсылка к собственно образованию вообще. Довод о частной инициативе сомнению не подвергается.

Сценарий праздника принадлежал архангельскому преосвященному – епископу Георгию (Ящуржинскому). Разработанного церемониала за отсутствием прецедентов не было, и нужно было примирить возведение бронзовой статуи-«истукана» (Ломоносов представлен полуголым мускулистым мужем, задрапированным в плащ, с крылатым голым гением у ног) с церковными представлениями. Предполагалось, что праздник начнется соборным архиерейским служением в кафедральном соборе, выход к памятнику будет сопровождаться исполнением певчими оды Ломоносова «Хвала Всевышнему Владыке», а речи у памятника будут произноситься на устроенном амвоне. Дальше искались компромиссы:

На руке Ломоносова, которою держит арфу, привесить икону Михаила Архангела такой величины, чтобы гений, подающий лиру, был прикрыт оною, или прежде привесить пелену прилично, которая бы прикрыла гения, а на ней икону… Амвон можно на сей случай позаимствовать из которой либо церкви; на нем или столик поставлен будет, на котором должны лежать все сочинения Ломоносова, физические и химические инструменты; или, буде сего учинить не можно, то налой церковный, или и то, и другое совместить[1451].

Епископ сочинил и торжественное завершение действа, когда всем сестрам раздавалось по серьгам.

По окончании произнесения всех сочинений, певчие запоют: «Тебе, Бога, хвалим» и музыка с певчими: «Боже, храни царя». Затем лития за упокой Михаила и вечная память, и, наконец, многолетствие: благоверному правительствующему синклиту, военноначальникам, усердствовавшим к сооружению памятника, статскому советнику Михаилу Васильевичу Ломоносову, живущему в памяти ученых соотчичей, и всем участвующим в торжестве сооружения, водружения и открытия оного памятника многая лета. Во время пения многая лета, архиерей и монашествующие разоблачаются из мантий и с миром и радостию расходятся восвояси.

Автор даже позволил себе помечтать: