Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1

Современник Константина и друг его, Евсевий Кесарийский в своих собственных сочинениях сохранил для нас сведения о тех публичных речах, которые говорил он сам во дворце в присутствии первого христианского императора. Более любопытной представляется речь о гробе Спасителя. К сожалению, эта речь Евсевия утрачена, и мы имеем о ней лишь краткие известия. Но во всяком случае, мы знаем, что она посвящена была история открытия в Иерусалиме пещеры гроба Господня, во дни Константина, и заключала описание великолепной базилики, построенной здесь по приказанию того же императора. Евсевий в своей речи объяснял, какова была та спасительная пещера, которая открыта в Иерусалиме, каков был тот храм, который только что построен на этом месте, как велика была щедрость царя по этому случаю, выразившаяся во многочисленных его приношениях — золотом, серебром и драгоценными камнями.[1194]

Заслуживает упоминания одно обстоятельство, отмеченное самим Евсевием и касающееся произнесения рассматриваемой речи. На предложение Евсевия выслушать речь, Константин отвечал согласием и созвал многочисленное собрание. Предвидя возможность утомления при не кратковременном слушании речи, Евсевий предложил царю сесть на находившийся тут же троне и слушать сидя, но царь отказался от этого предложения. Затем в некоторых случаях Константин прерывал оратора и со своей стороны делал замечания, направленные к подтверждению христианской истины, если это мог сделать царь на основании собственного опыта. Речь оказалась очень длинной. Прошло уже много времени, и Евсевий хотел было прекратить речь, не окончив ее. Но Константин не позволил этого сделать; когда же просили его хоть присесть, он снова отказался, выразив мысль, что подобного характера речь приличнее выслушивать стоя.

[1195]

Познакомимся с содержанием речей и других витий, лиц не столь известных в истории, как Константин и Евсевий. Обратим свое внимание прежде всего на императора Мануила Комнина. Много речей или произнесено им, или написано и прочитано. Как Мы знаем, от Мануила не всегда можно было ожидать речей, имевших целью уяснение чистой истины. К числу вопросов, о которых он, однако же, ораторствовал с наибольшей серьезностью и искренностью, относится вопрос о боге Магометовом. Сущность дела в следующем: в греческих Требниках XII в., в чине оглашения, от переходящих из магометанства в православие между прочим требовалось произнесение анафемы на бога Магометова. Мануил пожелал исключить это требование из числа оглашения, как несообразное с представлением о Боге едином, но по какой‑то причине встретил сильное сопротивление со стороны епископов. Император, однако же, решился настоять на своем. Он начал говорить речи, или же писать, назначая их для публичного чтения. В своих речах он доказывал, что всякая вообще хула против Бога служит соблазном для магометан, если они хотят обратиться в христианство. Мануил объявлял, что его настойчивость в вопросе проистекает из сознания его долга и его обязанности, как царя. «Я был бы неблагодарен и безрассуден, — рассуждал он, — если бы не воздал моему Владыке и Царю всяческих, Богу, хотя бы самую малую часть за все те благодеяния, которые я от Него получил, — и не употребил бы со своей стороны всякого старания о том, чтобы Его, истинного Бога, не подвергали анафеме». Чтобы привлечь на сторону своего мнения образованнейшую публику Византии, он приказывал некоторые из своих речей читать публично в царских чертогах. И действительно, это средство повело к предложенной цели. Публика стала переходить на сторону Мануила. Чтение его речей вызывало шумные аплодисменты. Один византийский историк об одной из таких речей Мануила говорит: «Хотя произведение царя и не было богато поучительными словами Духа Святого, но, приправленное красноречивыми доводами человеческой мудрости, имело такую силу убедительности, что едва могли оторвать свой слух от него не только люди, обращающие внимание лишь на изящность и приятность изложения, но даже и те, которые умели вникать в самый смысл написанного».[1196] Спор кончился торжеством для Мануйлова красноречия.