Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1

Вот другой

тип деятельного члена византийского Общества Любителей Просвещения. Мануил был искусный виртуоз слова, игравший своими талантами и диалектикой. Он походил на актера, меняющего комедийные личины. Нельзя умолчать о том, что в Византии нашлось немало таких людей, которые от души восхищались витийственным всеоружием Мануила,³

но далеко не все так легко относились к софисту–императору. Другие выражали твердую уверенность, что этому императору не избежать небесной кары, они говорили: «Если не теперь, то после смерти, там непременно он будет предан анафеме».[1173]

Охарактеризуем еще Андроника II Палеолога, одного из самых деятельных представителей византийского Общества Любителей Просвещения. Современник Андроника, историк Григора, близко знавший жизнь этого государя, дает достаточно сведений, чтобы мы могли составить себе понятие об Андронике в изучаемом нами отношении. Андроник замечателен был как своим умом, так и даром слова. «В красноречии, — говорит Григора, — он далеко превосходил других». Его познания были обширны во всех науках, не исключая богословия. Как вития, он казался неистощимым. «Его красноречие не таково, — говорит историк, — чтобы истощиться в своем течении, или чтобы приносить плоды, отличающиеся недозрелостью мысли. Нет, оно было так обильно, что из его красноречия всякий во всякое время и сколько угодно мог черпать полными чашами». В своих бесчисленных речах «он свободно отвечал на всевозможные вопросы, прекрасно рассуждал о предметах, не известных другим, достойнейшим образом говорил о вещах, требующих внимания и сосредоточенности». Своими речами, по замечанию того же историка, Андроник сделал из своего дворца и Академию, и Лицей, и Стою, так что можно было назвать его жилище «жилищем всевозможного образования». Слушатели его речей относились к оратору с величайшим уважением. «С напряженным слухом и сдержанным дыханием ловили они его слова, как это были ответы человека свыше вдохновенного». При слушании его речей «они соблюдали мертвую тишину, так как природа, — говорит историк, — к сожалению, не наделила всех частей тела слухом, как мифология наделяет свои существа глазами». «Посетители его аудитории приходили в восторг, когда слушали его, и чувствовали в своих ушах как бы приятные отголоски, когда уходили от него: ощущение удовольствия оставалось в них надолго, точно вкус меда на языке, когда его отведаешь». Вития делал членов его ученого кружка «страстными поклонниками своей Каллиопы». Слушатели из речей Андроника извлекали для себя очень разнообразную пользу. По заявлению историка: «Никого не было, кто был слушателем Андроника и в то же время не вынес отсюда величайшей пользы»; от него, Андроника, «одни приобретали нравственное преспеяние и умножение знания (разумеется, и богословского), другие усовершенствовались в красноречии и в искусстве рассуждать». «Кто наделен был способностями от природы, тот, — по свидетельству историка,[1174]

 — приносил прекрасные плоды под влиянием Андроника». И действительно, историк Григора, несомненный слушатель Андроника, и церковный историк Никифор Каллист, весьма вероятно тоже бывший слушатель Андроника,[1175] служат лучшим доказательством той научной пользы, какую приносило общество любителей просвещения рассматриваемого времени — в особенности в богословском отношении, так как с этой именно стороны пользуются известностью сейчас названные два византийца.

Андроник, как видим из приведенного описания его личности И деятельности, представлял собой своеобразный тип оратора рассматриваемого общества. Его слушали с жадностью, с какой слушают питомцы школ лишь любимейшего наставника интересной Науки. Кажется, Андроник и сам забывал о том, что он не профессор в школе, а царь: так необычайно ревностно занимался он своим просветительным делом в качестве любителя просвещения. Он ставил себе задачи скромные — быть возможно полезным для своих слушателей в нравственном отношении и в тех знаниях, которые составляли необходимую принадлежность образованного византийца XIV в.