— В 1805 году, — начал Илья, — под Аустерлицем было неудачное для нас и для наших союзников сражение. В кампании участвовал генерал Лошаков, незадолго перед тем женившийся на польке. После сражения он без спроса уехал к жене, которая была очень близко от наших границ, и за такой поступок главнокомандующий Кутузов отдал его под суд, а Император приказал посадить в Киевскую крепость, в каземат. После окончания войны, когда все уже успокоилось, госпожа Лошакова приехала в Петербург хлопотать о своем муже. Она, бедная, ходила ко всем министрам. Но ее нигде не принимали. Бедная генеральша скиталась по улицам, а полиция во все глаза следила за нею. Однажды какая-то старушка, встречая ее очень часто на улице и видя ее молодость и красоту, сказала ей: «Эх, матушка родная, сходите-ка вы лучше к лейб-кучеру Илье Ивановичу: он добрый человек и пожалеет вас». — Она показала дом мой, что на Фонтанке. Лошакова, выслушав старуху, отправилась ту же минуту ко мне, взошла и плачевным голосом сказала: «Милостивый государь, я генеральша Лошакова, пришла к вам просить вашего покровительства, доставьте мне свидание с Императором, чтобы я могла подать ему мою просьбу». Признаюсь вам, господа, я задумался, просил ее сесть и успокоиться, подумал и сказал: «С Богом, берусь за это дело, хотя для меня это весьма опасно. Я не иначе могу доставить вам свидание, как по моему делу, по кучерскому. Теперь слушайте меня внимательно, чтобы нам не ошибиться. Завтрашний день Император в троечных санях выезжает в Царское Село. Остановитесь вы на Адмиралтейском бульваре, против маленького подъезда Зимнего дворца, наденьте на себя что-нибудь яркое или цветное, чтоб я мог заметить вас, потому что тут народ и зеваки стоят: прохожие, как увидят, что сани государевы стоят для отъезда, то ожидают его выхода, чтобы взглянуть на Императора. Да чтоб прошение ваше о муже было готово у вас! Вы отделитесь немного от толпы, чтоб мне лучше распознать вас. Надеюсь, что Бог поможет нам».
Настало утро пасмурное, пошел снег. Надобно, господа, знать, что Император не любил останавливаться в толпе народа до того, что мы иногда объезжаем толпу. Садясь в сани. Его Величество, когда бывает в хорошем настроении, всегда изволит сказать: «Здорово, Илья!» Но тут, не поздоровавшись, сел в сани, и мы тронулись. «Ну, плохо!» — подумал я. Как только я увидел Лошакову и поравнялся с нею, я дернул правую лошадь, и она переступила постромку. Сани остановились; другой кучер, который стоял поодаль, прибежал и освободил лошадь, я же, не слезая, стоял в санях готовый. Лошакова бросилась к ногам Императора. Государь поспешно вышел из саней, поднял ее, стал с нею говорить милостиво на иностранном языке. Она подала ему прошение свое, он взял его, ласково поклонился, и мы быстро помчались. Когда мы проехали Московскую заставу, Государь сказал мне:
— Илья! Это твои штуки?
Тогда я осмелился рассказать ему все дело.
— Спасибо тебе. Я прощу Лошакова, произведу его в действительные статские советники, пошлю фельдъегеря, чтоб его освободили из Киевской крепости, но строго приказываю впредь не доводить меня до таких свиданий, — и при этом сам улыбнулся.
Тогда я снял шляпу и перекрестился.
Слава Господу Богу! Все кончилось благополучно!
На другой день генеральша пришла со слезами благодарить меня и была в восторге от нашего Императора. Она принесла гостинцев моим детям, игрушек, пряников, два ящика конфет, а на другой день уехала в Киев, чтоб встретить своего счастливого мужа, освобожденного из крепости. (1)
На Каменном острове, в оранжереях. Император Александр заметил однажды на дереве лимон необычайной величины. Он приказал принести его к себе тотчас же, как только он спадет с дерева. Разумеется, по излишнему усердию, к лимону приставили особый надзор, и наблюдение за ним перешло на ответственность караульного офицера. Нечего и говорить, что Государь ничего не знал об устройстве этого обсервационного отряда. Наконец, роковой час пробил: лимон свалился. Приносят его к караульному офицеру, который, верный долгу и присяге, спешит с ним во дворец. Было далеко за полночь, и Государь уже лег в постель, но офицер приказывает камердинеру доложить о себе. Его призывают в спальню.
— Что случилось, — спрашивает встревоженный Государь, — не пожар ли?
— Нет. Ваше Величество, — отвечал офицер. — благодаря Бога, о пожаре ничего не слыхать. А я принес вам лимон.
— Какой лимон?
— Да тот, за которым Ваше Величество повелели иметь особое строжайшее наблюдение.
Тут Государь вспомнил и понял, в чем дело. Можно судить, как Александр Павлович, отменно вежливый, но вместе с тем вспыльчивый, отблагодарил чересчур усердного офицера, который долго после того был известен между товарищами под прозвищем «лимон». (1)