И многострадальный наш народ не смог больше удовлетворять естественные потребности!
А поскольку одному отверстию точно соответствует другое — рот, то всем-всем — торговцам, горожанам и крестьянам — зашили и его. Плакали камни, беззвучно заплакал дождь, даже солнце и то разрыдалось при виде несчастных, не знающих покоя ни днем ни ночью; изможденные, бродят они словно призраки, словно скелеты, постепенно исчезая с лица земли. Пустеют города, поля, побережья, министерства, и сам королевский дворец, и даже тюрьмы. А если и встретит где человек человека, оба удивляются, спрашивают друг друга: «Ты кто такой? Откуда пришел? Куда идешь?»
Люди привыкли питаться отныне лишь ветром, пролетающим над крышами, тенью лютиков, вареных бобов да червячков, а на такой еде долго не проживешь: дунь — и душа из тебя вон! Поэтому во всем нашем несчастном и скорбном королевстве уцелели только:
Сын портного
Жил-был портной, и дела его шли плохо. Вот настал мясоед — людское сердце радуется ему испокон веку. В опустевшем лесу ветер свистит, река без дождей пересохла, холодный туман над оливами стелется, а в домах смех, шутки: кто шьет себе обнову, кто сладости готовит, кто варит макароны да мясо жарит. У портного же, кроме троих сыновей, манекена да нитки с иголкой, ничего не было, даже хлеба. Вот старший сын говорит отцу:
— Надо бы нам в этом году как следует справить праздник. Все едят, веселятся, а мы чем хуже?
Отвечает ему портной, а у самого слезы в горле комом:
— Что поделаешь, сын мой, если нет у нас ни золота, ни серебра, ни денег?
— Положитесь на меня, батюшка, уж я что-нибудь придумаю.
— Только смотри не кради, не то попадешь в тюрьму, жизнь себе загубишь. А ведь у меня, горемычного, после смерти вашей матери одни вы в целом свете остались.
— Не тревожьтесь, батюшка.
Вышел юноша за околицу — уныло кругом, солнце в тучи спряталось, куда ни глянь — голые камни да сухой кустарник. Доходит он до большого чудесного луга, который уже начал зеленеть. А там пасутся коровы дона Антонио Фрагала, главного деревенского священника. Как увидел юноша такое большое стадо, как услышал жалобное мычание телят — дух у него захватило. Приглядел он бычка помоложе, схватил за рожки, втащил в пещеру, заколол, освежевал, взял себе только огузок и филей — да и был таков. Пастушок его не заметил: он к ручью за водой ходил. Сын портного — кстати сказать, звали его Сальваторе — Спаситель, в честь Господа нашего Иисуса Христа, — вернулся домой поздно вечером. Звонил колокол, в деревне всего три фонаря горели, темень была — ну точно в колодце. Стучит он в дверь.
— Кто там в такой поздний час? — спрашивает портной.
— Это я, батюшка.
Встает тот с постели, зажигает лампаду, идет открывать.
— Как много мяса! — удивился портной. — Говорил ведь я, это добром не кончится. Где ты взял столько телятины?
— На лугу у дона Фрагала.
— Ну, теперь тебя посадят. Чую стук копыт — карабинеры сюда скачут. Пришла беда — отворяй ворога.
— Не бойтесь, батюшка, давайте лучше подкрепимся да возблагодарим Господа.
Сказано — сделано. Возблагодарили они Господа и, усевшись на пол, принялись за жареную телятину с луком да сухой хлебной коркой. И светила им, встав над крышей дома, чистая и прекрасная звезда Сириус. Вот так.
Оставим же их наслаждаться ужином, а сами отправимся за пастушком дона Антонио Фрагала, главного деревенского священника. Пастушок этот, притащив с ручья тяжеленный кувшин воды, заметил, что нет теленка по кличке Голубок.
— Голубок! — позвал он. — Голубок!
В ответ корова-мать замычала, и было мычание ее похоже на плач. Бросился пастушок бежать: через рвы перескакивает, через колючие заросли продирается, вбежал в гору, вот и деревня. Стучит: тук-тук.
— Кто там? — спрашивает священник дон Антонио.
— Это я, святой отец.
— Что привело тебя в такой поздний час?
— А то привело, что теленок Голубок пропал. Украли его.
— Как — украли? Кто украл? А ты куда смотрел?
— Я за водой ходил. Не углядел.
А что он еще может сказать? Дон Антонио осенил себя крестным знамением и говорит:
— Я найду этого треклятого вора, ему от меня не уйти!
Начался пост. Слышат верующие католики: поплыли в пасмурном небе звуки колокола.
— Надо, — говорят, — сходить исповедаться.
Портной тоже был ревностным католиком, врагом бога Морокуна. Вот говорит он старшему сыну:
— Ступай-ка ты, Сальваторе, на исповедь.
— Хорошо, батюшка.
— Да, но как же тебе быть? Что ты скажешь дону Антонио, нашему главному священнику?
— Это уж моя забота.