Читаем Истории медсестры. Смелость заботиться полностью

В этот момент живо вспоминается моя первая в жизни поездка за границу. Мы отправились в Тунис, и мне было десять. Когда дверь самолета открылась, жар и запах чуть не сбили меня с ног. Коридор мистера Джорджа производит такое же впечатление. Я буквально отпрыгиваю назад. От запаха его дома у меня слезятся глаза и першит горло. Мне приходится наклониться вперед, положить руки на бедра и сделать глубокий вдох. Адити делает то же самое. Мы смотрим друг на друга и входим. Коридор от пола до потолка завален газетами. Сквозь них проложена узкая тропинка, и, к счастью, мы обе достаточно худы, чтобы поместиться в ней вдвоем. Мы идем по запаху, словно погружаемся в канализацию. Я вполне ожидаю увидеть труп мистера Джорджа и мух, жужжащих вокруг него. Но мы слышим звуки включенного телевизора и крик: «Кто там?!»

Он сидит в кресле с высокой спинкой, как в домах престарелых, с пластиковым покрытием и деревянными подлокотниками. Мне нужно время, чтобы увидеть человека среди барахла в комнате. Сам мистер Джордж сидит, замаскировавшись, среди сотен газет. Адити открывает окно.

– Как ваши дела?

Он шевелится, и газеты начинают шуршать.

– Не так плохо.

На столе рядом с ним лежит куча монет, старый билет на поезд, газета Radio Times, дозатор таблеток, стакан воды и переполненная пепельница. Мистер Джордж курит, но в пепельнице лежит еще одна сигарета, все еще зажженная. На потолке никаких следов пожарной сигнализации, а вокруг мистера Джорджа свалено так много газет и журналов. На каминной полке лежит стопка счетов рядом со старым проигрывателем, покрытым толстым слоем пыли. Повсюду стоят фотографии, старые, по большей части черно-белые. На них мистер Джордж молод и красив, и рядом с ним женщина, я полагаю, его жена. Он видит, куда я смотрю, и его глаза медленно следуют за моими к большой фотографии на стене. На ней мистер Джордж невероятно красив и весел, он одет в военную форму и держит за талию улыбающуюся и красивую женщину. Сравнивать его теперешнего с мужчиной на фотографии одновременно и грустно, и пугающе. Я знаю, что у него диагноз «депрессия». И он самый печальный человек, которого я когда-либо видела.

Адити делает так много дел одновременно. Она оценивает его состояние. Беспрестанно звонит в различные организации, которые ухаживают за пациентом, бригаде неотложной помощи и в клининговую компанию, которая специализируется на нездоровых людях. Они понимают, что убирать нужно постепенно.

– Люди, которые накапливают барахло, могут умереть, если внезапно убрать все за один раз, – говорит мне позже Адити.

О его переводе в больницу речи не идет. Она обзванивает ежедневных сиделок, выписывает ему лекарства и составляет его план ухода. Мистер Джордж все это время просто смотрит телевизор, почти в оцепенении. Я пытаюсь заговорить с ним, спрашиваю его о фотографиях, но ему, кажется, трудно говорить, как будто у него нет для этого сил. Он следит за мной взглядом. Мне кажется, он меня слушает. Я помогаю вытащить газеты из-под его стула и обнаруживаю под ними коробку с медалями. Я кладу их рядом с ним на стол, спрашиваю о них, но он только пожимает плечами. Интересно, как он их получил, каким храбрым он был, сколько жизней спас или забрал.

Я помогаю Адити помыть мистера Джорджа, счищая газеты с тех мест, где они прилипли к его потной коже, и пытаюсь отмыть заголовки, которые, как татуировки, перекочевали на его руки. Он продолжает смотреть прямо перед собой.

– Вы думаете о том, чтобы навредить себе? – спрашивает его Адити.

Он медленно поворачивается, смотрит на нее. Потом отрицательно качает головой. Понятно, что он слишком печален даже для того, чтобы навредить себе. Как будто его уже все равно нет в этом мире. Он оболочка. Тень. Депрессия – бесконечно жестокая болезнь.

* * *

Сестринское дело учит вас, что всегда есть что-то хуже. Мартина помещают в отделение неотложной психиатрической помощи после того, как он спускает штаны в автобусе номер 203, начинает мастурбировать и кричит, что он сын Иисуса и должен распространить семя Бога по всему миру. Водителю автобуса, который видел его раньше, «не нужно всего этого». Он выбрасывает Мартина из транспорта, оставляя его в одном ботинке на обочине возле торгового центра Arndale в Лутоне, все еще кричащим о Мессии и приходе новых богов. Люди просто проходят мимо. Но затем Мартин снова сбрасывает штаны, и кто-то вызывает полицию, когда, по словам Стивена, невозмутимого, а иногда и жестокого помощника медсестры, Мартин «пытается выстрелить из своего пениса, как из пулемета, в толпу школьников». Он сообщает полиции, что даст им шанс на вечную жизнь и искупление с помощью своего волшебного семени. Мартин попадает под действие закона «О психическом здоровье», поскольку считается опасным как для себя, так и для других людей.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное