Истории медсестры. Смелость заботиться

Цены жизней могут отличаться. Я думаю о жизненной ситуации Джейсона, его жилье и образовании, а также о сокращении социальных выплат, которые на него повлияют. Я думаю о его возможном будущем и обо всем, что может пойти не так: перспектива тюрьмы, приюта для бездомных, вероятность того, что он будет злоупотреблять психоактивными веществами, но не попадет на психиатрическую койку, если (или когда) ему станет тяжело. Я представляю любого из нас, живущего своей жизнью, и в какой ситуации у нас мог бы оказаться нож в рюкзаке. Я думаю обо всех афроамериканских мальчиках, убитых явным или скрытым расизмом. Я представляю будущее своего сына, растущего в нашем обществе. Каким может быть для него это будущее? Сколько в нем добра? Каким хорошим мог бы быть Джейсон? Я злюсь и боюсь за своего сына. Ужасаюсь.

Но ни одна из моих эмоций не поможет Джейсону. Ночью он умер. Я убираю его кровать на следующий день и обнаруживаю баскетбольный мяч в его прикроватной тумбочке. Наконец, я стираю имя Джейсона с доски над кроватью. У меня болит живот. Я не знаю, что делать с баскетбольным мячом, поэтому звоню Лоле. Она тихонько плачет, но ее голос абсолютно спокоен.

– Раненые люди сами ранят людей, – говорит она. – Ему просто нужна была помощь. Помощь, которую он не получил. Центр по работе с молодежью был закрыт, отдел по работе с учениками не укомплектован, его социальный работник находился в стрессовом отпуске. Я работаю в четырех школах. У меня не было времени, в котором он нуждался, – наконец, она всхлипывает – безнадежный всхлип из глубины души. – Его мама не получила необходимой поддержки.

– Мне очень жаль, Лола. Я знаю, вы забрали рюкзак, но у меня все еще остался его баскетбольный мяч. Вы как-то его используете? Или мне передать его маме?

– Можете ли вы пожертвовать его баскетбольной команде больницы? Думаю, Джейсон хотел бы этого, – вздыхает она. И выключает телефон.

И я считаю, что это самое грустное, что я сделала за долгое время: отнесла баскетбольный мяч капитану больничной команды.

– Жертвую, – говорю я ему.

В память о баскетболисте, у которого не было ни единого шанса.

Дженет, иди к черту

Я привожу сына домой на свой День рождения. Дипа спрашивает, не хочу ли я подождать еще денек, и я громко смеюсь. Я отчаянно хочу обнять сына, вдохнуть его запах, поцеловать. Я знала, что он где-то там, не со мной, но мы навеки связаны, и это было странное неопределенное время. Однажды мне снилась пуповина, протянувшаяся через всю страну, и я проснулась от боли в животе.

* * *

И вот начался процесс адаптации, знакомство с сыном, его распорядком дня и постепенное знакомство его с сестрой. Конечно, что касается моей дочери, говорить о постепенности крайне трудно. Она подбегает прямо к мальчику и пытается поднять его – он тяжелый, ему уже два года, – и они смеются, оба падают и катаются по полу.

Мне сказали, что сын ненавидит воду. В первый же вечер я отправляю детей в ванну, и они проводят там полчаса, делая друг другу бороды из пены, как у Санты, с криками «Хоу-хоу-хоу!». Моя дочь моет ему голову, и шампунь стекает по его улыбающемуся лицу. «Все будет хорошо», – думаю я про себя. Но нас предупреждали об эффекте «медового месяца», после которого все становится очень тяжело, и очень быстро.

Сын начинает чего-то пугаться. Я не знаю, чего, но по мере того, как дни превращаются в недели, кажется, что он видит вещи, которых нет, и слышит громкие звуки в своей голове. Он будто переносится в другой мир. После первых нескольких «медовых» дней мой сын в течение шести месяцев все время цепляется за меня, сжимая мою руку так, будто от этого зависит его жизнь. Его пальцы впиваются в мою кожу так сильно, что однажды идет кровь. Я стараюсь быть матерью и для дочери, которой всего четыре года, и для него, но это утомительно. Начинаю задумываться, правильно ли я поступила, будет ли им обоим хорошо. И так постоянно. Я знаю, что травма проявляется по-разному, но сын не смотрит мне в глаза, он машет руками, кричит и впадает в ярость, похожую на припадок, его глаза закатываются к затылку. Я продолжаю вести себя как обычно. Он начинает ходить – на цыпочках – и непрерывно машет руками. Выстраивает все свои машинки в ряд и смотрит на них, а днем спит часами напролет. Он запасается едой: однажды я нахожу в его кудрях печенье. Малыш никогда раньше не делал ничего подобного, и мне интересно, он меняется или я ему просто не нравлюсь. Хочет ли он вообще, чтобы я была его мамой?

* * *