Опять-таки в некотором смысле мы наблюдали стратегию перекрестного подсказывания, позволяющую мозгу – динамичной, постоянно меняющейся и непрерывно работающей системе – менять план действий ради достижения цели. В данном случае экспериментатор ставил новые условия (сделай то-то – получишь то-то), которые приводили к выработке новой стратегии. В более широком смысле это показало, что к утверждению, будто отдельная нейронная сеть в мозге обладает монополией на определенное поведение, всегда следует относиться осторожно. Мозг изворотлив, он живет не по простым правилам. Если одна сеть выходит из строя, находится обходной путь. Но, как это иногда бывает, столь поразительное и, на мой взгляд, важное открытие не вызвало большого резонанса.
Илл. 4.
Для того чтобы барабан завертелся на десять секунд, крысы должны были сделать пять глотков воды. Вскоре они превратились в выпивох под стать матросам в кабаке.Все же, увлекшись этой идеей, я стал проводить всевозможные эксперименты, которые доказали бы, что специфические функциональные зоны мозга являются частью безусловно динамичной системы. В одном опыте я проверял обезьян, из-за поражения нижней части височной доли неспособных за поощрение едой различить два визуальных образа. Я хотел узнать, научатся ли они видеть новые отличительные признаки, если за это я разрешу им побегать в специально сконструированном большом барабане. И тут я обнаружил, что у меня с обезьянами больше общего, чем я предполагал. Обезьяны терпеть не могут крутиться в колесе. Группа зверьков с поражением височной доли сумела-таки найти различия – но ради того, чтобы заблокировать колесо![91]
Обратив себе на пользу их стремление остановить колесо, я обнаружил, что способность зрительной системы различать образы развивалась у обезьян даже в случае утраты нейронных путей, в норме обеспечивающих такое визуальное обучение. Смысл тот же, биологический вид другой.Пневматические цилиндры
В конце концов я связался с медицинской школой Нью-Йоркского университета, надеясь поработать с пациентами, страдавшими неврологическими расстройствами, например тотальной афазией – когда из-за повреждения левого полушария люди не могут говорить и понимать речь. Мне многое было неясно с этим крайне тяжелым состоянием. В чем тут дело – неповрежденное правое полушарие не может компенсировать работу левого или плохо продуманы тесты для оценки речевой функции? Мне не давали покоя психологические концепции Леона и Примака.
Оказалось, в Нью-Йорке не так-то просто подать запрос на работу с пациентами. Каким образом? Где? Кто говорит? Когда? Чтобы урегулировать формальности, надо представить тщательно составленный план исследований. Но мне опять повезло. В медицинской школе Нью-Йоркского университета существовала легендарная нейропсихологическая[92]
группа; некогда ею руководил Ханс-Лукас Тойбер, пока не перешел в Массачусетский технологический институт, где возглавил направление когнитивной психологии. Поскольку его уже не было, я встретился с тогдашним заведующим неврологическим отделением – и ничего не добился, выяснив лишь, что нейропсихология его точно не интересует, а про Тойбера он якобы едва ли слышал. Однако, как я уже сказал, мне повезло – меня свели с Мартой Тейлор Сарно из Нью-Йоркского университета, специалистом по афазии, и исследовательский проект был запущен. К тому времени я уже знал, что в Нью-Йорке любое событие обрастает некой историей, одна из них мне запомнилась.Был День благодарения. Мне позвонили и предложили приехать в университет, чтобы провести тесты с пациентом. Тогда у нас уже была машина, и я отправился на ней в медицинский центр на Первой авеню. Сейчас медцентры оставляют для своих врачей длинные полосы на улице под парковку, а отличить машину врача от прочих в Нью-Йорке легко по особому знаку на номерах. В обычный рабочий день ни один человек ни за что не припарковался бы там, не имея такого знака, который дает это право. Но в День благодарения на стоянке не было