История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны

Доступность обладания своим собственным изображением пробуждает чувство собственной значимости, демократизирует стремление к общественному признанию. Фотографы очень хорошо уловили это веяние. Отныне в своих студиях театрах, битком набитых всякими колоннами, занавесами, маленькими столиками, они делают портреты во весь рост. Портреты эти весьма напыщенные, после 1861 года у некоторых фотографов входит в моду фотографировать заказчиков верхом на лошади. Эта театрализация положений тела, жестов и выражения лица, короче говоря, позы, историческую важность чего подчеркивал Жан–Поль Сартр, постепенно входит в повседневную жизнь. Миллионы фотопортретов, бережно хранящихся в альбомах, задают новую норму жестов, что вносит новизну в частную жизнь; глядя на эти портреты, люди начинают по–новому относиться к собственному телу, в частности к рукам. Фотопортрет способствует появлению новой манеры держать себя, распространяет новый код восприятия. Отныне любящего деда или мыслителя можно изобразить, слушая указания режиссера–фотографа.

Желание идеализировать внешность, непринятие уродства в сочетании с канонами официальной живописи созвучны композиции фотопортрета. Толпы посетителей Выставки 1855 года[369] были очарованы демонстрацией ретуши. Эта техника становится очень популярной после 1860 года; черты смягчаются; веснушки, морщины, прыщи исчезают с гладких лиц, овеянных артистическим флером. Опасность для традиционной культуры, исходящая от нового образа красоты, добралась и до деревень.

Семейный фотоальбом очерчивает семейный круг и укрепляет связи внутри группы, дальнейшему существованию которых в то время угрожало экономическое развитие. Вторжение портрета в глубь самых разных слоев общества изменило представление о различных этапах жизни, а следовательно, чувство времени стало иным. Как отмечает Сьюзен Зонтаг, фотографии были memento mori

[370]. Благодаря им становится проще вообразить закат собственной жизни, что позволяет по–новому взглянуть на стариков и пересмотреть судьбу, которая им уготована.

Напоминая о прошлом, фотографии вызывают ностальгию. Впервые в истории большинство людей получает возможность увидеть ушедших предков и незнакомых родственников. Юность старших родственников, которых люди видят каждый день, обретает для них реальные черты. Происходят изменения в семейной памяти. В общих чертах можно сказать, что символическое обладание кем–то другим направляет сентиментальные потоки, придает большую значимость видимым отношениям по сравнению с органическими, изменяет психологические условия отсутствия. Фотографии покойных смягчают боль от их потери и способствуют ослаблению угрызений совести, связанных с их исчезновением.

Наконец, новое изобретение благоприятствует популяризации созерцания наготы. Делаются попытки нарушить равновесие в способах эротической стимуляции, ускорить появление желания; об этом свидетельствует престиж «Обнаженной натуры 1900» («nu 1900»). Законодатели очень быстро заметили это; уже в 1850 году продажа непристойных фотографий в общественных местах была запрещена. В 1880-х любительская фотография вытесняет посредника–профессионала, упрощает ритуал позирования и раскрывает частную жизнь во всей ее полноте перед объективом, с этих пор жадным до интимных сцен.

Непрерывность воспоминаний

То же желание увековечить себя, оставить след можно видеть и на кладбище. Филипп Арьес рассмотрел связь триумфа индивидуальной могилы и появления нового культа мертвых на заре XIX века. Нас здесь интересует персонализированная эпитафия, вещь также совершенно новая для большинства людей; новый призыв к непрерывному течению воспоминаний. История популяризации этого похоронного дискурса начинает вырисовываться со всей четкостью. В подцензурные времена монархии множество эпитафий прославляли заслуги отца, супруга или гражданина. На могильном камне читается подъем в частной жизни — privacy. Вследствие этого усложнение специально построенных кладбищ, переход к промышленному производству могилы понемногу стирают всякую оригинальность, делают все могилы одинаковыми; к счастью, медальоны–фотографии помогают отличить одну от другой.

Многие работы демонстрируют, что эта эволюция шла неравномерно и встречала препятствия. На кладбище в Аньере, деревушке, затерявшейся в департаменте Эна, первая эпитафия появилась лишь в 1847 году. В 1856 году вдова местного «воротилы», которого недолюбливали сограждане, обнесла оградой могильный памятник супругу. Этот жест вызвал волну враждебности; даже кюре возмутился тому, что мрамор будет хранить воспоминания об этом дрянном христианине, в то время как могила его набожного церковного старосты канет в вечность и он будет забыт. В мелких деревенских приходах дорогое убранство могилы и эпитафия будут сталкиваться с желанием равенства. В 1840 году писательница Эжени де Герен сочтет себя обязанной сохранить белую колонну, которая прославляет ее покойного брата Мориса на кладбище в Андийаке.