История эмоций

Вздрагивание от внезапного шума, влекущего за собой передачу возбуждения по слуховым нервам, всегда сопровождается у взрослых людей миганием. Однако я заметил, что мои новорожденные дети в возрасте менее двух недель хотя и вздрагивали при внезапных звуках, но безусловно не мигали глазами; мне кажется, что они никогда этого не делали. Вздрагивание ребенка постарше выражает, по-видимому, смутное стремление схватиться за что-нибудь, чтобы удержаться от падения. Я помахал картонной коробкой прямо перед глазами одного из моих детей, когда ему было 114 дней, но он ни разу не моргнул: когда же, держа коробку в прежнем положении, я положил в нее несколько конфет и стал постукивать ими, то ребенок каждый раз сильно мигал и слегка вздрагивал. Невозможно было предположить, чтобы ребенок, пользовавшийся внимательным уходом, знал по опыту, что звук потрескивания, издаваемый около его глаз, означает опасность для них. Но такой опыт медленно приобретается в более позднем возрасте в продолжение длительного ряда поколений. Судя же по тому, что мы знаем о наследственности, нет ничего невероятного в том, что какие-либо привычки, приобретенные предками в более позднем возрасте, проявляются у потомков, наследующих эти привычки, в более раннем возрасте.

[Это особенно вопиющий пример того, как безоговорочно Дарвин принял отвергнутую ныне идею наследования приобретенных признаков. Привычки, усвоенные родителями, не могут быть унаследованы их потомками.][626]

Стратегия Экмана заключается в том, чтобы облачиться в мантию объективного арбитра, который не только хвалит автора, но и критикует, и поправляет его, пользуясь тем, что прошло больше ста лет и за это время многие гипотезы Дарвина удалось экспериментально проверить. Кроме того, Экман представляет самого себя как молодого, приверженного ценностям эмпиризма и истины ученого, смело бросающего вызов «нестрогим», в высшей степени политизированным, могущественным грандам со сложившейся репутацией – Мид и Бейтсону – и их марионетке Бердвистелу. Критиков Дарвина он, в соответствии с требованиями научной честности, упоминает, но так, словно они не связаны с его собственными экспериментами. Например, о своем бывшем сотруднике (которого он даже прочил себе в преемники) Алане Фридлунде, ставшем потом ренегатом, Экман пишет:

Однако в последние пять лет против тезисов, изложенных Дарвином в этой книге, были выдвинуты новые аргументы. Американский психолог Алан Фридлунд критиковал Дарвина за то, что тот не акцентировал внимание на том факте, что выражения были выбраны из‐за их коммуникативной ценности. […] Фридлунд вторит мнению Бейтсона и некоторых этологов, по утверждению которых продуктивно рассматривать выражения не как эмоции, а только как коммуникативные сигналы […] Я объяснил, почему это ложная дихотомия[627]

.

О том, что Фридлунд, проработавший в лаборатории Экмана много лет и имевший с ним совместные публикации, обладал «инсайдерской информацией», здесь не сказано ни слова, а основательные критические доводы Фридлунда поданы в грубо обрезанном виде.