История эмоций

Я не представляю себе, как это могло бы быть возможно. После фазы постструктуралистского плюрализма и релятивизма гуманитарные и социальные науки стали искать универсальные истины, и им кажется, что они нашли их в нейронауках. Если в нейронауках то или иное положение, которое еще вчера было верным, сегодня оказывается ложным, то нельзя бросить ему релятивистский спасательный круг, сказав, что это просто одна из многих возможных интерпретаций. Оно – продолжая метафору – либо держится на воде, либо тонет, то есть либо верно, либо ложно. Так уж устроена эпистемология естественных наук[879]

.

Кстати, большинство исследователей в гуманитарных и социальных науках следуют этому эпистемологическому правилу, когда речь идет о таких выводах естественных наук, которые им не нравятся: по отношению к френологии, евгенике, физиогномике XIX – начала ХХ века или кривой нормального распределения и ее расистским импликациям конца ХХ века никто не говорит, что они представляют собой «интересную интерпретацию, одну из многих возможных»: о них прямо говорят, что они «ложны», «полностью устарели», «неверны, как было доказано» или «недвусмысленно опровергнуты»[880]

. А для нейронаук их эпистемология никакой проблемы не составляет: они привыкли к тому, что истины быстро устаревают и что над каждым экспериментом висит дамоклов меч воспроизводимости.

Из всего этого для гуманитарных и социальных наук следует вывод: использовать заключения нейронаук можно только после основательного погружения в них. Необходимо составить себе представление о том, что такое схема эксперимента, размер выборки, внутренняя, внешняя и экологическая валидность. Надо с принципиальным скепсисом относиться к популяризаторам, таким как Леду и Дамасио, которые обычно представляют одну-единственную гипотезу с гарниром в виде цитат из Декарта, Спинозы или Шекспира, упаковав это в форму книги, сделанной так, чтобы понравиться читателям, не знакомым с нейронаукой. Исследователь эмоций Уильям Редди пишет:

Когда я читаю популяризаторов, больше всего меня разочаровывает то, что они, объясняя те или иные тенденции в науке, подают одну перспективную теорию так, словно она уже признана бесспорным новым объяснением функционирования мозга и психики. Они систематически преуменьшают разнообразие исследований, распространяя на разные области те эффектные ответы, которые взяты из ограниченного набора недавних, модных открытий[881]

.

В том, насколько он прав и насколько узкий характер на самом деле носят теории, представляемые как универсальные, легко убедиться, если посмотреть, какие популяризаторы в разных странах считаются ведущими представителями нейронауки. В Германии кажется, что монополией на истину обладают Герхард Рот и Вольф Зингер да, может быть, еще Ханс Маркович и Манфред Шпитцер. А в США ни о них, ни о результатах их исследований практически никто и не слышал[882]. «Насквозь коммерциализованные поп-интеллектуалы XXI века, – пишет нейрофилософ Томас Метцингер, – способны внести свой вклад в оглупление народа на более высоком уровне»[883]. Поэтому всегда надо учитывать фактор времени: между лабораторным исследованием, данные которого публикуются в научных журналах, и его презентацией в научно-популярной книжке, написанной по инициативе агентства Брокмана, интервал достаточно велик (хотя и намного меньше, чем, например, в исторической науке время от архивного исследования до публикации). Поэтому непрофессионал, полагающийся на популяризаторов, рискует почерпнуть из их книг истины, которые уже давно опровергнуты. Скептически надо относиться и к тем данным, которые подаются как «сенсационные открытия нейронауки» в прессе или в радио- и телепередачах. Очень часто эти новости о якобы совершенном открытии основываются на одной-единственной статье, данные из которой подверглись расширительной интерпретации журналистов.