История эмоций

Великая заслуга Хардта и Негри, таким образом, заключается в том, что они вернули бедных левым. Они проявили при этом великую изобретательность, онтологизировав бедность, то есть рассматривая ее так, словно она представляет собой не столько отсутствие денег, сколько способ бытия. Не удивительно, что Святой Франциск фигурирует у них в «Империи» как «коммунистический» герой: он превращает проект избавления от бедности в проект добровольной нищеты. Или, может быть, точнее – в проект открытого признания себя бедными людьми, каковыми все мы потенциально и являемся. Ведь как только мы превратим бедность в структуру идентификации, в отношение к идентичности, а не к деньгам, мы сможем начать думать, что наша проблема в том, что мы все недостаточно «бедны». Именно по этой причине Славой Жижек, не менее враждебно относящийся к обычным (культурным, национальным, расовым) формам политики идентичности, чем Хардт и Негри, в итоге воспроизводит их онтологизирующие заявления […] В более общем плане мы могли бы сказать, что жертвы – это мы,

представители среднего класса, не такие живые, как Святой Франциск, но такие живые, как палестинские террористы-смертники. А в еще более общем плане (но это уже немного другая тема) мы могли бы также сказать, что левые в наше время просто-таки одержимы интересом к темам из повестки дня либералов – от расизма до однополых браков: это для них способ не интересоваться проблемой экономического неравенства[876]

.

О том, что Майклс прав, настаивая на идеологической, а не аффективно-онтологической разнице, говорит то, что в консервативных кругах тоже используют категорию аффекта, только в противоположном, утвердительном смысле – прославляя плохо оплачиваемый постиндустриальный труд под девизом «Главное – что работа приносит чувство удовлетворения». Это программа «сочувственного консерватизма» (compassionate conservatism) в США при Рейгане и Буше и концепции «большого общества» (big society) в Великобритании при Кэмероне[877]

. Можно было бы пойти еще дальше и заявить, что поиск новой привязки к реальности и универсализм нейронаук обнаруживают параллели с универсализмом глобального капитализма. После доминирования постструктуралистского плюрализма в 1980‐х годах глобализация нашла в нейронауках такой вид универсализма, который ей конгениален[878]

.

18. Заимствования из нейронаук (промежуточный вывод)

Эффектные эксперименты, из которых представители гуманитарных и социальных наук делают смелые выводы, оказываются, как правило, сомнительными или даже полностью несостоятельными. Критика в адрес этих экспериментов и гипотез звучит из уст представителей самих нейронаук. Должна ли эта критика заставить гуманитариев и политологов, браконьерствующих на территории нейронаук, насторожиться? Не могут ли они говорить о гипотезе, основанной на эксперименте, как об «интересной интерпретации» – таким же образом, как, например, в деконструктивистском литературоведении приводили через запятую разные интерпретации одного и того же пассажа, чтобы указать на принципиальную многозначность знаков и на открытость интерпретации?