История ересей

Петр Дамиани — vir religione et sapientia nominatissimus^{160}

—чувствует непримиримое противоречие между миром и служением Христу. Мир — сеть, разбросанная диаволом, уловляющим в нее наши души, и требуется все напряжение воли, чтобы избегнуть ее частых и невидимых петель. Спасение своей души превращается в борьбу с диаволом, везде подстерегающим человека. Надо бежать от мира, закрыть глаза на его приманки, бежать от себя самого. Психологически мы близки к основам катаризма и питающим его воззрениям и настроениям. Аналогичен и выход — есть один только верный путь спасения: отречься от себя и следовать за Христом, отказаться от мира и благ его, презреть все и успокоиться во Христе, возложив на себя Его «сладостное иго» — «suavejugum Domini». Вполне понятно, что святой Ромуальд желал «totum mundum in eremum convertere et monachico ordini omnem populi multitudinem sociare»^{161}

. Спасутся или могут спастись «бестрепетные воители» — bellatores intrepid! — «евнухи, сами оскопившие себя ради царства небесного», вступившие для борьбы с диаволом в «suave cubiculum» — келью, чтобы в ней «постоянным размышлением вызывать пред очами своими ужасающий образ Суда». Хороша монастырская жизнь, но в монастыре трудно сразить вечного хитрого врага: лучше строгость и суровость пустынножительства, по сравнению с которым жизнь монаха кажется распущенностью. Истинный воин Христов бежит в пустыню. Но и здесь уже стерегут его искушения, с которыми трудно справиться единичными усилиями. Вот почему, по словам Дамиани, так мало святых анахоретов, которых еще Бенедикт не отличал от еремитов. Можно ли в борьбе с опаснейшим противником отказываться от накопленного святыми отцами опыта, от мудрых и испытанных установлений? И Дамиани не сочувствует отшельникам-одиночкам. С некоторым сожалением отмечает он, что наставник святого Ромуальда анахорет Марин «nullo magisterio eremiticae conversationis edoctus, sed ad hanc solummodo bonae voluntatis impulsu fuerat incitatus»^{162}

. Только продуманные установления — и это чувствуют и понимают такие опытные еремиты, как Дамиани или Ромуальд, — могут помочь в борьбе среднему человеку, потому что даже в келье не оставляют его искушения. Он хочет молиться, а перед ним встают образы мира, и тщетны усилия прогнать их: как надоедливые мухи они неизменно возвращаются назад. Отшельник хочет плакать и чувствует себя лишенным «дара слез» — одного из признаков святого.

Еремит отрекается от мира, следовательно, избирает себе бедность. «Не может монах сразу обладать и Христом, и деньгами»; «отказавшись от мира, собственностью нашей избрали мы Бога». Однако принцип общежития, создавая оседлость, требовал отступления от строгого, безусловного соблюдения нищеты. С нею не мирились кельи и церкви; еще менее — приток милостыни, необходимый для существования замкнувшегося в своей келье еремита. Силою обстоятельств еремит принужден был есть хлеб, посеянный и собранный чужими руками, будут ли это руки мирян или руки конверзов. Оставалась бедность по возможности, и идеалом могла быть только, если так можно выразиться, субъективная нищета. Впрочем, следует иметь в виду, что противоречие это видим мы, могли видеть вальденсы и Франциск, если бы он решился измерить монастыри своим идеалом. Монахи же и еремиты этого противоречия не видели. Для них нарушением идеала было только резкое отступление от него, бросающееся в глаза обогащение. Еремит мог считать себя совершенным бедняком, потому что собственником церквей и келий был не он, а данное общежитие, потому что жизнь «милостынею», в какой бы форме эта милостыня не давалась, не противоречила бедности. Но бедность только отрицательное условие жизни еремита: она не способна вызвать в его душе энтузиазм первых францисканцев. Главными чертами, отличающими еремита, должны быть — quies, Silentium jejunium^{163}

. Дамиани вспоминает старый совет: «Sede in cella tua et retine linguam tuam et salvus eris»^{164}. Но и это лишь praecepta exteriora^{165}; цель заключается в достижении личной святости, личного спасения, для чего необходимы смирение плоти и победа над личною волею. Еремит отверг мир и старается не думать о нем. Он не молится за грехи ближних, а ради спасения собственной своей души распевает псалмы и нещадно бичует себя. И если мир насильно извлекает еремита из кельи, как извлек Дамиани и позже Петра Мурроне, он мечтает лишь об одном — как бы вернуться назад в нее.