История греческой литературы Том III

Любовное отношение к прошлому, которое сказывается с такою силой в литературной деятельности софистов, находит особенно ясное выражение в этом культе чистой аттической речи. Она рассматривается как важнейшее орудие для овладения наследием прежних веков (в абсолютном превосходстве и величии которого в это время твердо убеждены), а иногда и так некая самоцель.

Идеалом словесного творчества аттикистов становится μίμησις τῶν ἀρχαιῶν (подражание древним) — возможно более точное воспроизведение литературных форм многовековой давности, имитация языка, некогда бывшего живым, но к этому времени звучавшего уже причудливой архаикой.

Образцовыми авторами, служащими предметом для подражания, для аттикистов являются Фукидид и десять канонических ораторов Аттики, в первую очередь Демосфен и Исократ.

Борьба между приверженцами азианского и аттического красноречия, начавшаяся во II в. до н. э., периодически обостряясь, продолжается до самого падения Римской империи. Так, аттикисты упрекают азианских ораторов не только в том, что они готовы были подчас жертвовать смыслом в угоду звучанию, но иной раз не считались и с правилами грамматики и риторики: азианские ораторы, напротив, осуждали аттикистов за бесцветность и сухость речей. Однако не следует представлять себе эти два течения строго разобщенными, — они нередко сливались и даже чередовались друг с другом в одних и тех же школах; существовали и промежуточные направления, например так называемое родосское (I в. до-до, э.), главой которого был Молон, учитель Цицерона. Также и во II в. н. э. принадлежность к тому или другому направлению не исключала связи между самими ораторами и писателями; так, оратор Полемон, стоявший близко к азианизму, был уважаемым учителем Герода Аттика, ярого аттикиста.

Итак, азианский и аттический стиль с своими различными оттенками являются теми основными формами, в которых могут излагаться произведения самых разнообразных жанров, разрабатывающие столь же разнообразные темы. Тематика поздней греческой литературы, в особенности все ораторское искусство времени второй софистики, обычно подвергается столь же резким нападкам со стороны историков литературы, как и риторическое образование вообще, — и нередко столь же несправедливо; конечно, при тех ограниченных возможностях для выступлений на широкой общественной арене, которые предоставлялись ораторам в римской империи, красноречие невольно должно было порой превращаться в "искусство для искусства", — однако оно никогда не теряло полностью связи с действительной жизнью. Нередко откликаются софисты и на современные им события — стихийные бедствия, победы и поражения войск; нередко речи, как бы заменяя лирику, приобретают характер более интимный, — личные воспоминания и чувства оратора нарушают объективное изложение. Кроме того, следует заметить, что подлинных судебных речей эпохи второй софистики мы почти не имеем; до нас дошли по большей части школьные упражнения, задуманные как часть фиктивных судебных процессов, а также ряд энидиктических речей по самым разнообразным поводам. Особо должны быть отмечены "вступительные слова" перед большими публичными выступлениями, часто представляющие собой законченные ораторские миниатюры.

Больше всего принято насмехаться над речами, в которых подвергаются обсуждению, иногда в чрезвычайно патетическом тоне, события VI — IV вв. до н. э., воскрешающие героическое прошлое классической Греции однако нельзя ручаться за то, что и эти речи не вызывали у слушателей живого чувства возмущения или восторга; хотя любая политическая оппозиция была невозможна, нельзя было заставить людей забыть величие прежней эллинской культуры. И когда толпы народа, затаив дыхание, внимали речам софистов, снова и снова вызывавших тени Марафона, Саламина, Левктры, Херонеи, для громадной части аудитории эти образы оставались живыми.

Несомненно, чистым ораторским фокусом являются те шуточно-парадоксальные речи, которые посвящены восхвалению различных предметов, никакой похвалы не заслуживающих, вроде "Похвалы мухе", "Похвалы лысине" и т. п. Большинство их до нас не дошло, и сохранились только названия; главным образом именно эти речи и послужили материалом для насмешек над софистами поздней Греции.