История инквизиции

Тогда он бормочет, как будто не может повторить слов, и делает вид, что говорит от имени другого лица, так что, не принося настоящей присяги, он в то же время хочет показать, что дает ее. В других случаях он обращает присягу в своего рода молитву, например: "Да будет мне свидетелем Бог, что я не еретик"; и если его после этого спрашивают: "Поклялись ли вы?", – то он отвечает: "Разве вы не слышали?" Прижатый к стене, он обращается к милосердию судьи и говорит ему: "Если я согрешил, то я согласен покаяться; помогите мне смыть с себя несправедливое и недобросовестное обвинение". Но энергичный инквизитор не должен позволять останавливать себя подобным образом, он должен неуклонно идти вперед, пока не добьется от обвиняемого сознания в заблуждениях или, по меньшей мере, открытого отречения под присягой, так что, если позднее обнаружится, что он дал ложную клятву, то его можно будет, не подвергая новому допросу, предать в руки светской власти. Если обвиняемый соглашается клятвенно подтвердить, что он не еретик, то я говорю ему следующее: "Если вы собираетесь дать присягу для того, чтобы избежать костра, то ваша присяга меня не удовлетворит, ни десять, ни сто, ни тысяча, ибо вы взаимно разрешаете друг другу известное число клятв, данных в силу необходимости. Кроме того, если я имею против вас, как думаю, свидетельства, расходящиеся с вашими словами, ваши клятвы не спасут вас от костра. Вы только оскверните вашу совесть и не избавитесь от смерти. Но если вы просто сознаетесь в ваших заблуждениях, то к вам можно будет отнестись со снисхождением". Я видал людей, которые, устрашенные этою речью, приносили признание".

* * *

Этот же инквизитор приводит наглядный пример того, как искусно простые люди умели обходить хитрые вопросы самых изощренных ищеек святого трибунала. Одна простая служанка в течение нескольких дней увертывалась от расспросов самых избранных следователей, и она избегла бы их рук, если бы на ней не нашли кость только что сожженного еретика; по словам одной из своих подруг, собиравшей с ней вместе кости мученика, она сохранила эту кость как святыню.

Но инквизитор не говорит ничего о том, сколько миллионов добрых католиков, доведенных до безумия бесчестной игрой, жертвой которой они сделались, сбитых с пути тонкостями схоластического богословия, не умевших отвечать на ехидные вопросы, напуганные ужасами костра в случае их запирательства, в отчаянии сознавались в преступлении, которое с такой самоуверенностью приписывалось им, и подтверждали искренность своего обращения оговорами своих соседей, лишь бы искупить свои мнимые прегрешения конфискацией имущества и пожизненной тюрьмой.

Случалось, однако, что невиновность или хитрость обвиняемого торжествовала над всеми усилиями инквизитора; но в этом случае в распоряжении инквизитора оставались еще другие средства.

Здесь мы касаемся самой возмутительной страницы этой истории…

* * *

Людская непоследовательность в своих столь разнообразных проявлениях никогда не выставлялась в таком печальном свете, как в наставлениях ветеранов святого трибунала молодым братьям, заступавшим на смену им. Наставления эти передавались только посвященным, и поэтому они отличаются большой откровенностью. Знакомые из долгого опыта со всем, чем можно тронуть человеческое сердце; наученные не только раскрывать все тонкости словопрений, но и искать и находить самые чувствительные пункты, чтобы затронуть совесть; безжалостно налагающие самые ужасные телесные и умственные страдания, то в сырой тюрьме, где держали несчастного целыми годами, то более острыми муками застенка, то, наконец, холодным воздействием на естественные привязанности, то дающие без всякого зазрения совести надежду, то пугающие, прибегающие с цинизмом безразлично ко всем уловкам обмана и лжи в отношении несчастных, предварительно истощенных голодом, – эти люди давали советы, которые кажутся исходящими от демонов, ликующих, когда они в своем безграничном могуществе удовлетворили свою страстную злобу над беззащитными, несчастными жертвами.

И в то же время среди всех этих ужасов ярко светится убеждение, что они трудятся за дело Бога. Никакой труд не тяжел для них, когда они могут спасти душу от вечной погибели; ничто не кажется им возмутительным, когда они могут довести слабого человека до сознания его прегрешений и до смытия их чистосердечным раскаянием; их терпение беспредельно, если они могут избегнуть осуждения невинного.