Читаем История инквизиции полностью

Само собой разумеется, никто не мог отказаться выступить в качестве свидетеля; никакая привилегия, никакой обет, никакая присяга не освобождали от этой обязанности. Если свидетель не желал или колебался давать показания, то рядом с залом суда находился застенок, к орудиям которого прибегали для убеждения свидетелей еще свободнее, чем для убеждения обвиняемых. Полагали, что их применение устраняло всякое сомнение относительно искренности показаний, и, только благодаря инквизиции, это ужасное злоупотребление продержалось так долго в уголовном праве всей Европы. В своем фанатическом стремлении добиться всех возможных указаний на еретиков, инквизиторы не уважали даже тайны исповеди. Священникам было приказано требовать от исповедующихся сообщений всего, что они знали о еретиках и о людях, сочувствующих ереси. Тайну исповеди нарушить открыто было неудобно, и поэтому желательного результата достигали косвенным путем. Если исповедник узнавал что-либо, касающееся ереси, то он должен был остановиться на этом и приложить все усилия, чтобы убедить кающегося донести об этом подлежащим властям; если же его убеждение оставалось тщетным, то он должен был, не называя имен, посоветоваться с людьми "опытными и богобоязненными" и спросить их, как ему поступить в данном случае. Не трудно догадаться, чем кончались подобные совещания, так как уже один тот факт того, что в подобном деле приходилось обращаться за советами, показывает, что тайна исповеди не считалась неприкосновенной.

****

Ересь, естественно, считалась таким грехом, отпустить который мог только один Папа, а не заурядный исповедник. Так, один альбигоец из Реальмона, почувствовав угрызения совести после посещения тайного собрания катаров, отыскал какого-то францисканца и исповедовался перед ним; монах наложил на него обычную епитимью, состоявшую из незначительных паломничеств и некоторых других актов покаяния. Но когда несчастный вернулся, инквизиция его схватила, судила и заключила в тюрьму, а выполненная им епитимья была признана не имеющей значения.

После этого беглого очерка отношений инквизиционного суда к свидетельским показаниям мы безусловно верим тем законоведам, которые говорили, что осуждение за ересь выносилось легче, чем за какое-либо другое преступление. Инквизиторов учили, что достаточно самого легкого показания – pobatur quis haereticus ex levi causa. Но, как ни отвратительна эта система, были в ней и еще более темные стороны: самым гнусным в инквизиции было то, что обвиняемому не сообщали имен свидетелей, выступавших против него.

* * *

В обыкновенных судах, даже если дело возбуждалось в порядке сыска, обвиняемому сообщали имена свидетелей и их показания. Мы знаем, что, когда в 1229 году легат Романо производил розыск в Тулузе, обвиняемые следовали за ним до самого Монпелье, умоляя его сказать им имена свидетелей; кардинал признал их желание законным, но ограничился только тем, что показал им длинный список всех свидетелей, привлеченных следствием, сказав в свое оправдание, что боится подвергнуть опасности жизнь свидетелей от руки уличенных ими. Правда, подобное опасение имело основание: инквизиторы и летописцы приводят несколько случаев убийств на этой почве; например, их было шесть в Тулузе за время с 1301 по 1310 год. Подобные случаи понятны, и, быть может, боязнь дикой расправы могла бы принести пользу и обуздать недобросовестность доносчиков. Но тот факт, что Церковь систематически ссылалась в свое оправдание на это ничтожное обстоятельство, ясно показывает, что она понимала, что нарушает правосудие, и стыдилась этого, так как ни в каких других уголовных делах не принималось подобной предосторожности.

Уже в 1244 и 1246 годах соборы в Нарбонне и Безье запрещают инквизиторам каким бы то ни было способом выдавать свидетелей, мотивируя это "благоразумным желанием" Святого Престола.

Когда Иннокентий IV и его преемники вырабатывали правила инквизиционного судопроизводства, то запрещение объявлять имена свидетелей, из боязни подвергнуть их опасности, иногда подтверждалось, а иногда отменялось. Когда же Бонифаций VIII внес в каноническое право статью об умолчании имен свидетелей, то он особенно убеждал епископов и инквизиторов действовать в этом отношении сознательно и осмотрительно, не скрывать имен свидетелей, если их сообщение не представляло для них опасности, и открывать их по миновании опасности, если таковая была.

Дж. Лоуренс. Инквизиционный трибунал.

* * *

Гельквист. Гус на пути к костру.

Перейти на страницу:

Все книги серии Мировая история

Похожие книги

MMIX - Год Быка
MMIX - Год Быка

Новое историко-психологическое и литературно-философское исследование символики главной книги Михаила Афанасьевича Булгакова позволило выявить, как минимум, пять сквозных слоев скрытого подтекста, не считая оригинальной историософской модели и девяти ключей-методов, зашифрованных Автором в Романе «Мастер и Маргарита».Выявленная взаимосвязь образов, сюжета, символики и идей Романа с книгами Нового Завета и историей рождения христианства настолько глубоки и масштабны, что речь фактически идёт о новом открытии Романа не только для литературоведения, но и для современной философии.Впервые исследование было опубликовано как электронная рукопись в блоге, «живом журнале»: http://oohoo.livejournal.com/, что определило особенности стиля книги.(с) Р.Романов, 2008-2009

Роман Романов , Роман Романович Романов

История / Литературоведение / Политика / Философия / Прочая научная литература / Психология
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное