История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1

Доводы Наполеона, хотя и убедительные, не пришлись, казалось, по вкусу присутствовавшим. Наполеону возразили, говоря, что желание дать последнее сражение законно, но нельзя давать его в Париже, превращая столицу в новую Москву. Наполеон отвечал, что на него клевещут, рассказывая о его жажде отомстить парижанам и желании превратить Париж в поле битвы, просто он захватит неприятеля там, где его застанет, а на занимаемых союзниками позициях они неизбежно будут разгромлены. Обратившись к Лефевру, Удино и Нею, он спросил, желают ли они жить при Бурбонах. В ответ они разразились пылкими возгласами. Лефевр с горячностью старого якобинца заявил, что ничуть этого не хочет. Ней выразился на этот счет с невероятным жаром и сказал, что его дети при Бурбонах не обретут ни благосостояния, ни даже безопасности, и единственным желанным для них государем является король Римский.

«Что ж, – отвечал Наполеон, – вы думаете, что отречением я обеспечу вам и вашим детям возможность жить при моем сыне? Разве вы не видите всей лживости и коварства мысли о регентстве при короле Римском, выдуманной лишь для того, чтобы оттолкнуть вас от меня и погубить нас, разделив? Мои жена и сын не продержатся и часа, и вы получите анархию, которая за две недели приведет к Бурбонам».

Но если маршалы разразились бурными возгласами протеста, когда Наполеон говорил им о жизни при Бурбонах, то они замолчали, когда он заговорил об отречении и его возможных последствиях, не осмеливаясь сказать, но позволяя догадываться, что именно отречения они и желают. Наполеон понял это, не подав виду.

В эту минуту появился взволнованный и встревоженный Макдональд с письмом Бернонвиля в руке. «Какие новости вы нам принесли?» – спросил Наполеон. «Весьма дурные, – отвечал маршал. – Говорят, что в Париже двести тысяч неприятелей и мы намерены сражаться в самом городе. Это ужасно… Не пора ли закончить?» «Речь не о сражении в Париже, – возразил Наполеон, – а о том, чтобы воспользоваться ошибками неприятеля».

Начался спор, и когда Наполеон спросил, что за письмо у маршала в руке, Макдональд отвечал: «Сир, мне нечего скрывать от вас, прочтите его». «Мне также нечего скрывать от всех вас, – возразил Наполеон, – пусть его прочтут вслух».

Маре взял письмо и со смущением и болью подданного, сохранившего почтение и верность своему повелителю, прочитал его вслух. Наполеон выслушал чтение с пренебрежительным спокойствием, затем, не жалуясь на откровенность Макдональда, повторил, что Бернонвиль и ему подобные – всего лишь интриганы, пытающиеся в сговоре с врагом осуществить контрреволюцию; что они оставят Францию разоренной и навсегда ослабленной, что Бурбоны вовсе не умиротворят Францию, но вскоре приведут ее к возмущению, тогда как было бы легко переменить это положение за два часа, проявив немного упорства.

«Да, – отвечал Макдональд, по-прежнему сокрушаясь при мысли о сражении в Париже, – наверное, это возможно, если дать сражение в горящей столице на трупах наших детей». Не решаясь сказать, что не подчинится сам, маршал объявил, что не уверен в повиновении солдат.

Ней, казалось, был согласен с его заявлением. Подойдя к пределу, отделявшему неуважение от бунта, маршалы перекладывали на солдат свой собственный отказ повиноваться. Наполеон почувствовал это и гордо сказал: «Если солдаты не послушаются вас, они послушаются меня и по одному моему слову пойдут туда, куда я их поведу». Затем он добавил надменным тоном, не допускавшим возражений: «Удалитесь, господа, я подумаю и дам вам знать о моих решениях».

Маршалы вышли, удивленные собственной смелостью, хотя выказали ее немного, и столь восхищенные своей храбростью, что принялись хвастаться перед адъютантами и тем сделали себя куда более виновными, чем были в действительности. Удалились они, пребывая в ожидании результатов этой и в самом деле необычайной сцены, ибо никто никогда не дерзал обратиться к всемогущему Наполеону и с мелким замечанием, когда хватило бы, быть может, слова, чтобы остановить его на краю пропасти.

Оставшись с Бертье, Коленкуром и Маре, Наполеон дал выход гневу, который до сих пор сдерживал. «Вы видели, – сказал он, – как они разгорячились, когда говорили, что не хотят жить при Бурбонах, и как притихли, когда я заговорил об отречении? Его-то они и желают, ибо их убедили, что без меня, при моем сыне они смогут наслаждаться богатствами, которыми я их осыпал. Бедняги не понимают, что между мной и Бурбонами нет никого, что мои жена и сын – лишь тени, которые испарятся за несколько дней или несколько месяцев!»