История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1

Поскольку текст получил единодушное одобрение, Наполеон взял перо, подписал его, вручил Коленкуру и отослал троих послов, по-прежнему более склонный сражаться, нежели вести переговоры, и решивший прервать новые переговоры, которым предстояло завязаться в Париже, пушечными залпами, если подготовленные им средства не успеют выскользнуть из его рук.

Маршалы с Коленкуром без промедления покинули Фонтенбло и отправились к государям-союзникам. Они должны были проехать через Эсон, согласно намерениям Наполеона и чтобы спросить в штаб-квартире Шварценберга разрешения пересечь линию аванпостов. Прибыв в Эсон в пять часов пополудни, они нашли там Мармона, рассказали ему о порученной им миссии и о том, что ему разрешено разделить ее с ними. К их великому удивлению, маршал выказал холодность, смущение и несклонность сопровождать их. Несчастный, увы, попался во все ловушки, которые ему расставляли уже четыре дня.

С ним встретился посланный к нему накануне бывший адъютант Монтессюи, передал ему письма временного правительства и присовокупил к ним собственные увещевания, взявшись за дело так, чтобы проникнуть в душу, все закоулки которой ему были известны. Обратившись сначала к патриотизму Мармона, он затем обратился к его тщеславию и притязаниям. Он не преминул сказать, что в последней кампании Мармон покрыл себя славой; что из всех маршалов только он столь политически дальновиден и может понять требования обстоятельств; что обстоятельства требуют отречься от Наполеона и перейти на сторону временного правительства; что Мармон сыграет в армии такую же роль, какую Талейран играет в политике, если поможет свершению этого превосходного дела; что при Бурбонах ему останется только выбрать себе положение, ибо после оказанных им услуг он получит всё, что ему причитается; что он спасет страну и будет за это великолепно вознагражден.

Конечно, в сказанном Мармону было немало правды, и говоривший был совершенно искренен. Простым гражданам, свободным от личных обязательств, не понимавшим военной ситуации и не знавшим, остались ли шансы разбить коалицию и вырвать из ее рук побежденную Францию, действительно лучше всего было примкнуть к Бурбонам и пытаться добиться с ними менее жестких условий мира и менее деспотического правительства. Но подобные соображения не могли касаться офицера и солдата, осыпанного милостями Наполеона и связанного приказом, священным для всякого воина, пока он не будет от него освобожден. Мармон имел приказ охранять Эсон; и это было нужно не только Наполеону, но и Франции, ибо пока у Наполеона оставалась внушительная военная сила, путем переговоров можно было добиться значительного улучшения не только его участи, но и участи Франции.

Конечно, солдат не перестает быть гражданином, и, будучи солдатом и проливая кровь за родину, он не теряет права интересоваться ее судьбами и содействовать ее процветанию. Мармон мог бы помчаться в Фонтенбло к Наполеону, достучаться до его сердца, говорить с ним во имя Франции, умолять его не раздирать ее более и уступить Бурбонам, более способным, нежели он, примирить ее с Европой и сделать свободной. Если бы Наполеон его не послушал, он мог отдать ему свой меч и занимаемый пост и публично примкнуть к временному правительству, доставив ему нечто весьма ценное, чем мог располагать, не проявляя неблагодарности и не совершая предательства, – свой пример. Без такого предварительного демарша тайная сдача врагу позиции на Эсоне означала подлинное предательство.

И тем не менее Мармон вовсе не обладал душой предателя. Он был тщеславен, амбициозен и слаб, а этих недостатков, к несчастью, довольно в чрезвычайных обстоятельствах, чтобы привести к поступкам, осуждаемым потомками. Несчастный выслушал всё сказанное о его военных и политических талантах, о положении, какого может достичь, и услугах, какие может оказать, и согласился, поддавшись на приманку высокого положения, вступить в переговоры со Шварценбергом, переместившимся ради них в Пети-Бур.

После многочисленных согласований тайно договорились о следующем. Мармон со своим армейским корпусом покинет Эсон на следующий день и выйдет на Нормандскую дорогу, где и предоставит себя в распоряжение временного правительства. Понимая последствия подобного акта, – ибо он отнимал у Наполеона не только треть армии, но и важнейшую позицию на Эсоне, – Мармон обговорил, что монархи-союзники, если Наполеон попадет в их руки, будут уважать его жизнь, свободу и прошлое величие и позволят удалиться в безопасное и приличествующее его положению место. И эта единственная оговорка, продиктованная раскаянием, клеймила поступок Мармона, ибо обнаруживала, какое значение он сам ему придавал.