Добрейший король Испании, не вдаваясь в расчеты, в одинаковой мере наградил и храбрецов, и трусов, пожелав предать гласности лишь честь, оказанную его флагу поведением некоторых из его моряков. Это была слабость состарившегося двора, но слабость, вдохновленная добротой. Несколько оправившись от ранений, наши моряки смешались с испанскими в порту Кадиса, когда им объявили, что король Испании дает звание всякому испанцу, который участвовал в Трафальгарской битве, независимо от особых знаков отличия, пожалованных тем, кто вел себя достойнее прочих. Испанцы, почти стыдившиеся своих наград, в то время как французы ничего не получали, сказали им, что и они, в свою очередь, вероятно, получат награды за доблесть. Ничуть не бывало: и храбрецы и трусы среди французов также подверглись одинаковому обращению, но таковым обращением было забвение.
Когда известие о поражении при Трафальгаре дошло до адмирала Декре, его охватила боль. Этому министру, несмотря на его ум и глубокое знание флота, всегда приходилось возвещать государю, который во всём другом добивался успеха, лишь о неудачах. Он сообщил печальные подробности Наполеону, который с орлиной скоростью уже двигался на Вену. Хотя роковое известие с трудом пробило путь к душе, опьяненной победами, весть о Трафальгаре огорчила Наполеона и доставила ему глубокое неудовольствие. Однако на сей раз он был менее суров в отношении адмирала Вильнева, ибо несчастный сражался доблестно, хоть и весьма неосторожно.
Наполеон поступил в этом случае так, как нередко поступают люди не только сильные, но и – он постарался забыть об огорчении сам и постарался заставить забыть о нем других. Он пожелал, чтобы о Трафальгаре меньше писали во французских газетах и только как о неосторожном бое, в котором французы больше пострадали от бури, нежели от неприятеля. Он не захотел никого награждать или наказывать, что явилось жестокой несправедливостью, недостойной его и духа его правления. Что-то происходило тогда в его душе, побудив его к столь мелочному поведению; Наполеон начал отчаиваться во французском флоте. Он нашел способ разбить Англию более надежным и действенным образом – разгромив ее союзников на континенте и потеснив с него ее торговлю и влияние. С этого дня Наполеон стал меньше думать о флоте и хотел, чтобы и другие забыли о нем.
Сама Европа охотно согласилась хранить молчание о Трафальгарском сражении, как того и желал французский император. Отзвук его шагов по континенту заглушил эхо пушек Трафальгара. Державы, к груди которых был приставлен меч, вовсе не ободрились от морской победы, выгодной одной Англии и не имеющей иного результата, кроме усиления ее торгового господства, которое было им не по душе и которое они терпели лишь из зависти к Франции. К тому же британская слава не утешала их в их собственном унижении. Трафальгар не приглушил блеск Ульмской победы и, как мы вскоре увидим, не уменьшил ни одно из ее последствий.
V
Аустерлиц
Известия с берегов Дуная исполнили Францию удовлетворения, а новости из Кадиса опечалили, но ни те, ни другие не удивили. Все надеялись на французские сухопутные армии, победоносные с начала Революции, а от флота, столь неудачливого в последние пятнадцать лет, не ждали почти ничего. Морским событиям придавали не много значения, полагая решающими чудесные успехи на суше. Они означали удаление военных действий от границ Франции, стремительное разрушение планов коалиции, сокращение продолжительности войны и близость мира на континенте, приводящего за собой и надежду на мир на море. К тому же, вера в гений Наполеона усмиряла все тревоги.
А вера была нужна, чтобы поддержать весьма пошатнувшийся кредит. Мы уже описывали затрудненное положение финансов. Задолженность, возникшая из-за решения Наполеона не брать займов для покрытия военных расходов, упадок испанского казначейства, разделенный им с казначейством французским в результате спекуляций компании «Объединенные негоцианты», предоставление портфеля казначейства в полное распоряжение этой компании из-за ошибки честного, но обманутого министра, – таковы были причины создавшейся ситуации. Они привели к давно ожидавшемуся кризису.
Его ускорению способствовал один инцидент. Мадридский двор, задолжав «Объединенным негоциантам» за субсидию, отгрузку зерна в порты полуострова и поставки продовольствия армии и флоту, прибег к гибельным мерам. Приостановив выплаты в Кассу по обеспечению долга (род банка по обслуживанию государственного долга), он задал принудительный курс ее билетам. Подобная мера неизбежно привела к исчезновению наличных денег. Уврар, в ожидании мексиканских пиастров не имевший иных средств удовлетворять нужды компаньонов, кроме наличных денег из Кассы по обеспечению долга, оказался внезапно вынужденным остановить все операции. Эти досадные обстоятельства сверх всякой меры увеличили затруднения Депре, производившего операции с Казначейством, и Ванлерберга, занимавшегося поставками продовольствия. Затруднения обоих ударили по Банку.