История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I

Фридрих-Вильгельм, хоть и искренне раздраженный нарушением территории Анспаха, отнявшим у него лучший аргумент против требований России, повел себя так, как обычно ведут себя по слабости люди лживые: он обратил свой гнев в средство и притворился более раздраженным, чем был на самом деле. Его поведение в отношении двух представителей Франции стало до смешного неестественным. Не только он отказывался их принимать, но и Гарденберг не допустил их в свой кабинет, чтобы выслушать объяснения. Лафоре и Дюрок оказались в условиях своего рода бойкота, лишенные всякой связи даже с секретарем Ломбардом, через которого передавались секретные сообщения, когда речь заходила о возмещении ущерба германцам или о Ганновере. Весь этот гнев был, очевидно, показным. Так хотели выйти из затруднительного положения и сказать Франции, что обязательства в ее отношении прерваны по ее собственной вине. Эти не раз возобновлявшиеся обязательства состояли в твердом обещании, что прусская территория никогда не послужит агрессии против Франции и сам Ганновер будет гарантирован от всякого вторжения. Ссылаясь на нарушение французами прусской территории, хотели теперь получить право открывать ее кому угодно и объявили, что это нарушение освободило Пруссию от любых обязательств и она позволяет русским пройти через Силезию в компенсацию за то, что французы прошли через Анспах. Попытались даже получить выгоду при таком выходе из затруднения. Было решено завладеть Ганновером, где в крепости Гамельна оставались лишь шесть тысяч французов, под благовидным предлогом предохранения от новых нарушений территории, ибо на Ганновер двигалась англо-русская армия;

таким образом его захват препятствовал проникновению военных действий в недра прусских провинций, которыми Ганновер был окружен со всех сторон.

Король созвал чрезвычайный совет, пригласив на него герцога Брауншвейгского и маршала Мёллендорфа. На нем присутствовал и Гаугвиц, возвращенный из отставки ради столь важных обстоятельств. Совет вынес вышеупомянутые решения, но их еще несколько дней держали в своего рода тумане, чтобы посильнее напугать представителей Франции. Хотя никто не думал, что их легко запугать, но полагали, что в минуту, когда у Наполеона столько врагов, опасение добавить к ним Пруссию, – что сделает коалицию всеобщей, как в 1792 году, – сильно на них подействует.

Известия о событиях в Берлине молниеносно достигли Пулав. Александр, который желал повидаться с Фридрихом-Вильгельмом еще до причинения Пруссии неприятностей со стороны Франции, теперь еще более возжелал встречи и тотчас отправился в Берлин.

Узнав о приезде российского императора, Фридрих-Вильгельм пожалел, что, наделав много шума, привлек к себе столь лестного, но столь компрометирующего гостя. Внезапность и решительность действий Наполеона с самого начала войны вовсе не располагала к связям с его врагами. Однако невозможно было отвергнуть любезность государя, которого прежде заверяли в нежной любви. Потому были отданы необходимые распоряжения, чтобы встретить его с подобающей пышностью. Двадцать пятого октября Александр торжественно въехал под артиллерийский салют в столицу Пруссии среди рядов прусской королевской гвардии. Выйдя ему навстречу, молодой король сердечно расцеловал его под рукоплескания берлинской публики, которая, прежде симпатизируя французам, теперь начала подпадать под влияние двора и тысячи раз повторенных утверждений о том, что Наполеон нарушил территорию Анспаха из презрения к Пруссии.

В таких обстоятельствах Александр замыслил развернуть все доступные ему средства обольщения, чтобы склонить берлинский двор к своим интересам. И он не преминул сделать это, начав с прекрасной королевы Пруссии, завоевать которую было нетрудно, ибо, будучи родом из Мекленбургского дома, она разделяла все чувства германской знати в отношении Французской революции. Он не пробыл в Берлине и двух дней, а весь двор уже был восхищен им, хвалил его любезность, ум и благородное радение за дело Европы. Он окружил заботами всех родственников Фридриха Великого, нанес визит герцогу Брауншвейгскому и маршалу Мёллендорфу, почтил в их лице главнокомандующих прусской армии. Всеобщее восхищение предавало прусский двор во власть Александру. Фридрих-Вильгельм видел рост его влияния и приходил в ужас. С мучительной тревогой ожидал он предложений, которые должно было породить всё это воодушевление, и хранил молчание из страха приблизить минуту объяснений.