История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I

Перехваченные письма прусских офицеров были полны странных размышлений на эту тему. Один из них писал семье: «Если бы с французами нужно было драться только руками, мы скоро победили бы их. Они невысоки, тщедушны; любой из германцев побьет четверых. Но в бою они становятся сверхъестественными существами. Они горят невыразимым пылом, ни малейшего следа которого не видно в наших солдатах. Разве можно добиться чего-то от крестьян, ведомых в бой дворянами, которые делят с ними опасности, но не разделяют ни их чувств, ни наград?»

Так, наряду с храбростью, устами побежденных прославлялись и принципы Французской революции. Укрывшись в отдаленных пределах своего королевства, король Пруссии готовил ордонанс, вводивший равенство в ряды его армии и упразднявший в ней все классовые и сословные различия. Своеобразный пример распространения либеральных идей, донесенных до Европы победителем, которого нередко представляли их душителем! Некоторые он и в самом деле подавил, но самые социально значимые из них следовали за ним по пятам, как и его слава.

Задумав после Аустерлица соорудить колонну на Вандомской площади, Триумфальную арку на площади Звезды и построить большую Императорскую улицу, Наполеон, среди покоренной Пруссии, постановил возвести в Париже церковь Мадлен, ставшую впоследствии одним из величайших памятников столицы.

На месте, где стоит ныне эта церковь, образующая великолепный ансамбль с площадью Согласия, собирались строить новую Биржу. Наполеон счел это место слишком красивым для храма богатства и решил возвести на нем храм славы. Для новой Биржи он приказал подыскать другой квартал, а на одном из четырех мест, видимых с середины площади Согласия, возвести памятник, посвященный славе французского оружия. Наполеон повелел украсить фронтон сооружения надписью «Император Наполеон солдатам Великой армии», на мраморных досках написать имена офицеров и солдат, участников великих сражений Ульма, Аустерлица, Йены, а на золотых – имена погибших. Ряд огромных барельефов должен был представлять высших офицеров и генералов, статуи – маршалов, командовавших корпусами. Своды здания должны были украшать захваченные у неприятеля знамена. Наконец, Наполеон постановил проводить каждый год 2 декабря праздник античного, как и сам памятник, характера в честь воинских добродетелей. Было решено провести конкурс проектов, оставив право окончательного выбора за императором. Он желал, чтобы храм был построен в греко-римском стиле. «У нас есть церкви, – писал он министру внутренних дел, – но нет храма, подобного Парфенону; именно такого рода храм нужен Парижу». Во Франции тогда любили греческое искусство, как некогда любили искусство Средневековья. Наполеон решил подарить столице имитацию Парфенона. Ныне этот греческий храм, ставший христианской церковью, весьма контрастирует со своим новым предназначением и с современным искусством. Так переменчивы наши вкусы, страсти и идеи – как и капризы фортуны, обратившей это здание на служение целям, столь отличным от тех, для каких оно поначалу задумывалось. Однако оно величественно возвышается на отведенном ему некогда месте, и народ не забыл, что храму этому назначалось стать храмом славы.

Зная слабости Наполеона и даже низко преувеличивая их, льстецы предлагали ему переменить революционное название площади Согласия

на другое, более монархическое. Он отвечал Шампаньи таким кратким письмом: «Площади Согласия следует оставить ее нынешнее имя. Именно Согласие делает Францию неуязвимой!» (Январь 1807). Однако великолепный каменный мост через Сену, который начали сооружать напротив Военной школы, еще не имел названия. Наполеон пожелал назвать его Йенским. Мост сохранил это имя, которое едва не погубило его в 1815 году, когда от грубой ярости пруссаков его спасло лишь достойное уважения вмешательство Людовика XVIII.

Заботы о памятниках искусства были лишь второстепенными наряду с занимавшими Наполеона обширными думами. Славный день Аустерлица уже внушил ему избыточную уверенность в своих силах и гигантское честолюбие. Победа при Йене еще больше укрепила его веру в себя. После столь полного и стремительного уничтожения самой внушительной военной державы Европы он счел возможным всё и возжелал всего. Европа казалась ему полем без хозяина, на котором он может возвести всё, что захочет, всё, что сочтет великим, разумным, полезным и блестящим. Да и кто мог бы ему помешать? Австрия, обезоруженная Ульмским маневром, была измучена и неспособна вновь взяться за оружие. Русские, хоть и слыли храбрецами, были оттеснены штыками от Мюнхена к Оломоуцу и если останавливались на миг в Холлабрунне и Аустерлице, то только для того чтобы терпеть сокрушительные поражения. Наконец, и прусская монархия была уничтожена за месяц. Что могло воспрепятствовать его планам? Он писал Камбасересу: «Всё это детские игры, которым следует положить конец; и на сей раз я обойдусь с моими врагами так, что покончу со всеми разом».