История Консульства и Империи. Том II. Книга 2

Когда Наполеон на обратном пути из Байонны проезжал через Гасконь и Вандею, у него уже не оставалось иллюзий по поводу настроений испанцев и их покорности новому режиму. Вспыхнув поначалу лишь в отдельных районах, восстание перекидывалось на всю страну, и крики непримиримой ненависти доносились до Императора Французов. Несмотря на это, он всё же рассчитывал, что новобранцы и направленные к Пиренеям старые полки сумеют усмирить возмущение, пока ещё мало похожее на калабрийское. Хоть Наполеон и перестал заблуждаться и даже сожалел, возможно, о содеянном, ему предстояло еще многое узнать и до возвращения в Париж осознать все последствия совершенной в Байонне ошибки.

С марта месяца испанцы успели пережить самые разнообразные чувства. Надежда при появлении французов сменилась радостью при падении старого двора, затем тревогой при отъезде Фердинанда VII во Францию за признанием королевского титула, и наконец, пламенной ненавистью, когда испанцы догадались о том, что свершилось в Байонне. Не все, правда, разделяли это чувство в равной степени. Высшие и средние классы, ценя блага, которые могли проистечь от возрождения Испании под цивилизованным правлением Наполеона, страдали единственно в своей гордости, весьма задетой тем, как распорядились их участью. Но народ, и особенно монашество, ожесточились. Их чувство попранной гордости не могли смягчить ни надежда на возрождение, которое они были неспособны оценить, ни терпимость к иностранцу, которого они ненавидели, ни любовь к покою, ни страх беспорядков. Пылкий, праздный, уставший от покоя и не любящий его испанский народ, не имея нужды печалиться

о горящих городах и селах, в которых не был хозяином, готовился на свой лад удовлетворить тягу к возмущению, которую французский народ в 1789 году удовлетворил, осуществив великую демократическую революцию. Ради поддержки старого режима он собирался развернуть демагогические страсти, какие французский народ развернул ради основания нового. Он будет так же неистовствовать, возмущаться и проливать кровь за трон и алтарь, как его соседи проливали кровь против того и другого. Однако к вышеописанным его чувствам примешивалась и благородная любовь к родной земле, к своему королю и своей религии, которые были для него едины; и воодушевляемый этим возвышенным чувством, он даст бессмертные примеры стойкости и героизма.

Отъезд Фердинанда VII, за которым последовал отъезд Карла IV и инфантов, разоблачил намерения Наполеона, и 2 мая мадридцы, не выдержав, подняли мятеж, были порублены саблями Мюрата, но получили несказанное удовлетворение от убийства нескольких подвернувшихся под руку французов. Весть о восстании, мгновенно разлетевшись по Эстремадуре, Ла-Манче, Андалусии, разожгла прежде глухо тлевшее пламя, но стремительное и беспощадное подавление восстания Мюратом на некоторое время сдержало провинции, заставив их похолодеть от ужаса. Лица вновь стали угрюмыми и безмолвными, однако носили отпечаток глубокой ненависти. Грозная рука остановила людей, но полные преувеличений рассказы о кровопролитии в Мадриде и событиях в Байонне, разносимые письмами из монастырей, с каждой минутой усиливали затаенную ярость и готовили новый взрыв, столь внезапный и повсеместный, что никакой удар, даже вовремя нанесенный, не смог бы предотвратить его. Однако, если бы Наполеон располагал повсюду достаточными силами, если бы вместо 80 тысяч новобранцев он имел 150 тысяч старых солдат, чтобы сдержать одновременно Сарагосу, Валенсию, Картахену, Гренаду, Севилью и Бадахос, подобно тому как сдерживались Мадрид, Бургос и Барселона; если бы Мюрат присутствовал и показывался повсюду, быть может, удалось бы остановить распространение пожара. Но в то время как 20 тысяч новобранцев маршала Монсея стояли слева от

столицы, от Аранды до Чамартина; 18 тысяч генерала Дюпона — справа, от Сеговии до Эскориала; 15 тысяч маршала Бессьера занимали Старую Кастилию, а 10 тысяч генерала Дюэма — Каталонию¹⁴, Астурия, Галисия, Арагон, Эстремадура, Ла-Манча, Андалусия и Валенсия оставались свободными и сдерживались лишь испанскими властями, которые, конечно, желали поддержать порядок, но были сокрушены болью и использовали армию, разделявшую все чувства народа. Очевидно, что они не стали бы энергично подавлять восстание, которому втайне сочувствовали.