История Консульства и Империи. Том II. Книга 2

Новая война наложила и новое бремя, которое Наполеон решил взять на себя. Хотя он старался скрыть события в Испании от публики, вплоть до замалчивания побед, дабы оставлять в неведении и о поражениях, тем не менее о них узнавали из английских газет, попадавших в страну несмотря на самый бдительный надзор, или из писем офицеров их семьям, написанных обычно под воздействием сиюминутных впечатлений. Так, в конечном счете узнали, что французская армия потерпела неудачу в Андалусии, что в Кадисе капитулировал флот, а Жозеф, вступив было в Мадрид, отступил в Виторию. Однако общие результаты были важнее подробностей, ибо всем стало очевидно, что предприятие по захвату испанской короны из простого вступления во владение превращалось в ожесточенную войну с целой нацией, которой помогали англичане. Поскольку неизбежным следствием этой новой войны было разделение французских сия, все смутно чувствовали, что Империя уже не столь сильна, что ее враги, некогда разбитые, могут вновь поднять голову и что всё, что казалось решенным, может быть вновь поставлено под вопрос. Несмотря на усилия Наполеона скрыть истинное положение дел в Испании, пробудившаяся прозорливость финансистов изобличала официальные речи правительства и государственные облигации ощутимо падали в цене. Когда варварская экспедиция в Копенгаген привела к преступному вторжению на Иберийский полуостров, надежда на мир испарилась. В это время ценные бумаги упали с 94 до 80, а после начала испанского восстания — до 70 пунктов. Как всегда случается, к естественному движению присоединилось искусственное, вызванное спекуляцией, и процентные ставки стремились упасть ниже всяких разумных прогнозов.

Но Наполеон был не тем человеком, который отступает перед новым врагом. «Я поведу кампанию против игроков на понижение», — сказал он Мольену и приказал произвести экстраординарные покупки рент. Для этого он прибег к армейскому казначейству, которое считал неисчерпаемым, как считал неизменным и благорасположение фортуны, ему сопутствующей. Он предписал произвести значительные покупки за счет армейского казначейства, а также за счет амортизационного фонда, задумав сделать эту меру столь же выгодной для армии, как и для государственных кредиторов. Для армии он обеспечивал размещение капитала, дававшее 6—7% прибыли, а для государственных кредиторов поддерживал стоимость их залога на достаточном уровне процентных ставок.

Не располагая армейскими средствами, Наполеон приказал кассе обслуживания авансировать тридцать миллионов на покупку рент¹⁵. Этим он не ограничился. Банк располагал, со времени выпуска новых облигаций, капиталами, которым не находил употребления, ибо учетные ставки не развивались соразмерно капиталу. Наполеон потребовал, чтобы Банк произвел покупку рент на значительную сумму, что тот с послушностью и сделал и что, впрочем, отвечало как его интересам, так и интересам государства, поскольку никакое размещение капитала не могло быть в эту минуту более выгодным. В результате всех этих покупок, исполнявшихся с решительностью и упорством в течение одного-двух месяцев, игроки на понижение были побеждены, многие даже разорены, а процентные ставки выросли до 80 пунктов. Превышение этого уровня означало для Наполеона буйный расцвет, падение ниже — упадок, которого он не желал терпеть, предписав Казначейству возобновлять покупки при каждом движении ставок ниже 80. Он радовался этой победе не меньше, чем выигранному сражению.

Эти разнообразные заботы поглотили конец августа и почти весь сентябрь. Встреча в Эрфурте приближалась. Между тем действия имперской дипломатии достигли своей цели. Австрия, напуганная после возвращения Наполеона в Париж, значительно смягчилась. Сделанные им заявления, подкрепленные призывом германских контингентов, поставив ее перед угрозой новой войны, побудили 'Австрию к размышлениям. Она представила объяснения, чтобы успокоить гнев Наполеона и отдалить минуту разрыва. Свои вооружения она приписала мнимой реорганизации австрийской армии, начатой эрцгерцогом Карлом и продолжаемой им с настойчивостью уже более двух лет, что никто не имел права находить удивительным или дурным. Однако австрийский двор уклонялся от предложений французской дипломатии признать короля Жозефа, откладывая признание со дня на день под тем предлогом, что еще не удалось сосредоточить внимание императора Франца на этом важном предмете.