История Консульства и Империи. Том II. Книга 2

После доклада наступила великая тишина, поскольку никто не решался высказаться первым, ожидая приглашения императора. Тогда Наполеон принялся собирать голоса. Лебрен, старый роялист, оставшийся таковым и при императорским дворе, хоть и преданный Империи, вынырнул из свойственной ему полудремы и изложил свое мнение. «Я — за саксонскую принцессу, — сказал он. — Она не ввяжет нас ни в чью политику, ни с кем нас не рассорит, и к тому же она хорошей породы». Больше великий казначей ничего не сказал. Евгений, заговорив после Лебрена, в простых и скромных словах привел доводы сторонников австрийской политики, повторенные затем с большей силой и сентенциозной краткостью Талейраном. Не считая великого канцлера, Талейран был самым сведущим судией в подобных материях. Он сказал, что настало время обеспечить стабильность Империи; что политика сближения с Австрией, как никакая другая, обладает преимуществом стабильности; что альянсы с северными дворами несут на себе печать политики амбициозной и переменчивой; что желателен альянс, который позволит бороться с Англией. Гарнье высказался за саксонский альянс. Фонтан с некоторой литературной пылкостью и даже своеобразной роялистской горечью возвысил голос против альянсов с Севером. Перейдя вправо, Наполеон встретил другие чувства. Шампаньи повторил то, что уже сказал в своем докладе, Бертье, любивший Австрию, высказался за нее, и таким образом подавляющее большинство высказалось за эрцгерцогиню.

Оставалось выслушать Мюрата и Камбасереса. Мюрат выказал крайнюю пылкость и среди великого имперского совета выразил все революционные чувства, еще бывшие в армии. Он заявил, что брак с австрийской принцессой лишь пробудит печальную память о Марии-Антуанетте и Людовике XVI, что эти воспоминания еще не вполне изгладились и весьма неприятны народу; что императорская семья всем обязана славе и могуществу ее главы и ей нечего искать в иностранных альянсах, а сближение со старым режимом отдалит от Империи множество сердец, не завоевав при этом сердец французской знати. Он даже разразился гневной тирадой в адрес сторонников семейного альянса с Австрией, заявив, что подобный альянс не мог прийти в голову преданным друзьям Императора.

Пылкие речи короля Неаполя сменились холодной осмотрительностью великого канцлера Камбасереса, изъяснявшегося просто, ясно, сдержанно, но позитивно. Он сказал, что при выборе кандидатки следует руководствоваться главным мотивом, каковым является появление на свет наследников Империи, и потому следует узнать, способна ли их дать русская принцесса, и если способна, то колебаться не следует. Относительно религии он заверил, что от российского двора можно добиться отказа от требований, которые способны шокировать французов. Относительно политики не может быть никаких сомнений: Австрия, лишившись Нидерландов, Швабии, Италии, Иллирии и самой императорской короны, навсегда останется непримиримым врагом Франции, а ее естественные склонности делают ее несовместимой с монархией нового происхождения. У России же, напротив, в последнем отношении предрассудков меньше, чем у какого-либо иного двора (что тогда было правдой): из-за удаленности своей территории она имеет все причины быть союзницей Франции и ни одной причины быть ее врагом; а будучи отвергнутой, она не преминет сделаться враждебной, и война с ней окажется бесконечно более опасна, чем с Австрией; оставив ее, Франция поменяет возможный и легкий альянс на лживый и невозможный. Тем самым Камбасерес сделал самый категорический вывод в пользу брака с русской принцессой.

Последние два мнения, особенно мнение Камбасереса, самого авторитетного человека того времени, перевесили мнения, высказанные в пользу австрийского альянса, но поскольку совет был скорее консультацией, нежели обсуждением, окончательного решения принято не было. Наполеон, оставшийся спокойным и непроницаемым, так что по его лицу невозможно было догадаться, к какой стороне он склонялся, поблагодарил членов совета за их превосходные мнения, после чего совет был без промедления распущен.

С нетерпением ожидали курьера из России, когда 6 февраля пришли депеши от Коленкура, способные лишь продлить неопределенность, длившуюся уже более полутора месяцев. Шестнадцатого января истек последний десятидневный срок, испрошенный императором Александром у Коленкура, а 21-го он всё еще не дал ответа. Очевидно, он хотел выиграть время и добиться ратификации договора по Польше, прежде чем бесповоротно отдать руку своей сестры. Он твердил Коленкуру, что императрица-мать уже не отказывается дать согласие, что великая княжна равным образом согласна, что всё идет, как того желает Наполеон, но что ему нужно еще немного времени, прежде чем дать окончательный ответ. Коленкур добавлял, что ждет окончательного объяснения в самом скором времени и не сомневается в том, что оно будет благоприятным.