История одной деревни

И долго еще потом, сидя на скамеечках, обсуждали прошедшую свадьбу: и гостей, и невесту, и жениха… Подробно обсуждали, со вкусом. Понятно, что при подготовке к свадьбе не скупились. Хоть и голодные были времена, а для такого дела всегда находились и припасенное хорошее вино, и щедрая закуска. Впрочем, закуска-то была самая нехитрая – картошечка и капустка, огурчики и баклажаны. Но все свое, своими руками приготовленное. Вкусное. И невесту с женихом старались одеть со всевозможной роскошью. Чтоб не хуже, чем у других. Хотя опять же роскошь была послевоенная. Но на фоне ситцевых платьишек, фуфаек и резиновых сапог (обычного наряда на каждый день) крепдешин и шелковые чулочки смотрелись шикарно.

Из воспоминаний Татьяны Старковой

«…Я на своей свадьбе была одета очень красиво. Свадебное платье мое было крепдешиновое, нежно-фиолетового цвета. Мама еще пиджак для меня купила. А на голове у меня был венок, цветочки гипсовые такие в два ряда… И по краям свисают длинные гирлянды цветочков… И фата…»

Что-то знакомое просматривается в описании этого венка с фатой, не правда ли? Ну конечно! Татьяна Старкова дает описание немецкой свадебной фаты с веночком, которые были в ходу в Джигинке до революции и после революции. Но как же подобное немецкое свадебное украшение оказалось на Татьяне? Дело в том, что поскольку венок и фата в послевоенное время были удовольствием дорогим и, прямо скажем, почти недосягаемым, то венок и фату чаще всего не покупали, а одалживали. В Джигинке, например, это сокровище одалживали в немецкой семье Баербахов (немцы потихоньку начинают возвращаться в Джигинку в эти годы, о чем будет сказано дальше). Семья Баербахов каким-то чудом сохранила и фату, и венок в революционные и военные годы, и теперь эти венок и фата украшали собой всех невест Джигинки. По очереди.

Пожалуй, в первые послевоенные годы только подобные детали, нечаянно всплывающие время от времени, и напоминали о былой, «немецкой» страничке истории Джигинки.

Но что же наши немцы? Как складывалась их жизнь в послевоенные годы?

Разумеется, у каждой семьи была своя история. Но было то общее, что их объединяло, – Джигинка. Тоска по родине, мечты о том, чтобы возвратиться на родную землю. Но об этом долгое время еще не могло быть и речи. Поэтому немцы принимали жизнь такой, какой она была, и продолжали жить. Строили на чужбине дома, женили там своих детей, работали, отмечали праздники, хоронили своих дорогих покойников в чужой земле, читали молитвы и опять мечтали. Мечтали, что вернутся на родину, в Джигинку. Но это была пока мечта.

Еще их объединял страх. Страх этот был уже неизбывным. Он был постоянным спутником, обязательным элементом их жизни. Страх за родных, за себя. У многих джигинских немцев в то время было немалое количество родственников, что отбывали сроки по тем или иным статьям. О них по-прежнему боялись спрашивать. Тем более боялись спрашивать о тех родственниках, что жили в других странах. Боялись не только говорить об этом, но и думать.

Такие родственники были и у Клары Пропенауэр. Одни из них, например, жили в Канаде. А тетя Клары Пропенауэр Вероника со своей семьей – та и вовсе в Германии жила. И никто бы не стал разбираться, что в Германию она попала не по своей воле, а во время оккупации Бессарабии, где она с семьей жила во время войны, все они были захвачены в плен и угнаны в Германию. Такая история. Но Клара долгие годы не смела не только отвечать на письма своих родственников из далекой Германии, но и получать эти письма боялась.

Из воспоминаний Клары Пропенауэр

«…Они писали из Германии. Добрые люди переслали нам эти письма. Но мы на эти письма не смели отвечать, поскольку не только писать – думать боялись о том, что наши родные живут в Германии…»

И в такой ситуации была не только Клара Пропенауэр. Впрочем, пересиливая страх, немцы искали своих родных, с которыми их разлучила война. Искали настойчиво. Даже если при этом подвергали опасности собственные жизни.