История одной семьи

Митьку я вывезла на юг, потому что он, начав ходить в ясли, стал постоянно болеть и к весне 1966-го заработал себе хронический тонзиллит. В Евпатории поначалу все его болячки резко обострились, он просто захлёбывался кашлем, я даже обращалась в местную детскую клинику (тогда это было возможно и бесплатно), врачи дали мне кое-какие советы. Некоторые из них были невыполнимы опять же из-за Марии Григорьевны. Например, врачи мне сказали, что на море нужно ребёнка выводить часов в 9, а в 11 – уже срочно убирать его с солнца. Нам же с Митькой до 10 часов утра не разрешалось носа показывать из нашей комнаты: Иван Дмитриевич собирался на работу, а мы-де ему помешаем. А потом, пока я покормлю ребёнка, пока соберу и выходило, что мы только в 11, а то и в 12 могли выйти из дома.

Я пробовала обмануть всех и вся. На соседней улице было очень уютное кафе, а поскольку Евпатория – всё-таки детский курорт, там всегда возможно было в меню найти еду для ребёнка. Но мой паршивый ребёнок не желал завтракать в кафе и устраивал мне скандалы почище свекровиных. Тогда я стала покупать на завтрак творожок и ему подобное, кефирчик и фрукты. Пока Митька спал, я тихонько бегала в магазин, покупала еду для него и себя, собиралась с вечера и, как только мой скандалист просыпался, утаскивала его из дома. Мы стали с ним каждое утро уезжать на так называемый «Золотой пляж» – это 15 минут на катере. И вот, глазея на море с борта катера, мой вреднуля прекрасно лопал. На пляж мы приезжали уже сытые. Обратно – опять же на катере. Здорово! С моря я тащила разморенного ребёнка на плечах, свекруха встречала нас, я спускала его на землю, как только та появлялась на горизонте. Он мчался к ней с криком «Баба!», она хватала его на руки и таяла от счастья, но ко мне добрее не становилась.

Дома, пока я готовила Митьке, бабушка с удовольствием развлекала внука, не давая ему крутиться у меня под ногами. Потом я его кормила и укладывала спать. Приходил Иван Дмитриевич, и мы обедали. Старики соблюдали обязательную сиесту, во время которой мне не разрешалось даже посуду на веранде вымыть. А потом: «Иди, иди с ребёнком гулять, я сама всё сделаю». Зато появлялся лишний повод упрекнуть меня в «захребетничестве».

Но это было потом, а пока мы всё ещё в 1961 году.

* * *

Моя мама нас не оставила своим вниманием и приезжала к нам, когда хотела. Она прибиралась, готовила, подружилась с нашими соседками, меняла регулярно постельное бельё и утаскивала грязное к себе в стирку. «Дочка, – говорила она мне, – ты же знаешь, я очень люблю стирать». Она требовала, чтобы мы, по крайней мере, раз в неделю у неё ужинали или обедали. Когда мы у неё появлялись, она Лёве на ушко шептала: «Прими душик, а я тебе чистую рубашечку дам». И у неё в запасе была не только «чистая рубашечка», но и всё прочее. Лёва ругал меня за то, что я «эксплуатирую» мать, но попробуй её останови. Я ему говорила: «Отбери у неё ключи от нашей квартиры». Но этого было сделать невозможно, да и кто бы на это решился?

Когда я жила с мамой, я терпеть не могла рыбу, потому что она готовила её каждый день – очень её любила. А когда мы стали жить отдельно, мне стало рыбы не хватать. Но чтобы самой приготовить! Запаха сырой рыбы я не переносила и просила маму время от времени готовить нам рыбу, но обязательно в наше отсутствие. Так и жили.

В 1962 г. весной, месяца за 2–3 до окончания курсов, туда пришёл представитель отдела кадров предприятия – «п/я 1000». Он нам предложил уже сейчас написать заявления о приёме на работу в этот «ящик», и мы, заканчивая курсы, будем получать стипендию. А курсы-то были платные. Несколько девочек согласились, и я в том числе. Эта фирма располагалась напротив театра Советской армии. Окончив курсы, я пошла туда работать. Ехать было довольно удобно: от дома на троллейбусе до Серпуховки (теперь Добрынинская), а там без пересадки до Новослободской. Я попала в машбюро. Сидело нас в комнате 10 (а то и 15) машинисток и одна стенографистка. Поскольку настоящую свою работу я считала временной, пока учусь в институте, диплома машинистки мне вполне хватало. Правда, лекции в институте я стенографировала.

* * *

Почему-то мне в жизни почти всегда, за редкими исключениями, везло на начальников и начальниц. И здесь старшей машинисткой у нас была такая симпатичная, ещё довольно молодая женщина. Она стояла за нас горой, не разрешала обижать, даже когда мы были виноваты (например, запороли работу). Она всегда находила смягчающие обстоятельства, а поскольку к ней в институте относились очень хорошо, то и нам многое сходило с рук. Она нас учила: «Если видишь, что опаздываешь на работу на 5–15 минут, не лезь, не подставляйся. Позвони мне, чтоб я знала, что ты не заболела, и погуляй часик-другой, а потом приходи как ни в чём не бывало: контроль-то в дверях больше 45 мин. – часа не стоит. И на нашем отделе пятна нет: никто у нас никогда не опаздывает. А работу твою, даже если она срочная, мы сообща сделаем».