Подобная неопределенность вызывалась составленными главным командованием инструкциями для проведения оборонительного боя, поскольку в одном месте Гауф заявлял, что «мы должны подготовиться для ведения борьбы к востоку от Соммы», а в другом — «быть может, наиболее желательным вариантом было бы оттягивание обороны назад, позади Перонна и Соммы». Совместить эти варианты оказалось нелегко. Было бы куда проще просто предупредить атаку немцев своевременным отходом, также как сами немцы отводили свои войска в 1917, пойдя на необходимую жертву территорией, но политические соображения и военные чувства мешали осуществить такой шаг. Применение любой заданной схемы к конкретным обстоятельствам может оказаться необходимым, зачастую даже выгодным — но умение правильно сделать это является самым трудным испытанием для командира и требует от военного особой ясности мысли. Туман войны достаточно плох сам по себе, чтобы еще усиливать его неопределенностью фраз — сражение может быть проиграно из-за нечеткости приказов точно так же, как и из-за недостаточного упорства.
Следствием этой неопределенности указаний для 5-й армии стали трудности с отходом на промежуточные линии обороны, для удовлетворительной организации которых не хватало времени. Кроме того, отход на линию Соммы в самый разгар тяжелого сражения требовал мощных арьергардов, для организации которых командование и люди 5-й армии в целом оказались не подготовлены. Один из многих свидетелей, полковник Роланд Фейлдинг так записал свое впечатление:
Возможность избежать потерь при отступлении уменьшилась еще и потому, что оно проводилось при опасном отсутствии резервов позади фронта Гауфа: для их переброски не хватало дорог, а Ставка главного командования отвергла его просьбу переместить эти резервы ближе к фронту перед сражением. Когда началось наступление противника, ему была передана лишь одна резервная дивизия, в то время как четыре Других, имевшихся в распоряжении верховного командования, были отправлены 3-й армии. Этот факт подтверждает его замечание: «Я не могу сказать, что Ставка выказала полное понимание обстановки и путей ее исправления». Шанс на это исправление был потерян, потому что
«На протяжении всех восьми дней сражения единственным представителем Ставки, прибывшим сюда, чтобы оценить обстановку, был Хейг. Он прибыл и увиделся со мной один раз — в субботу, 23-го. Мы не вдавались ни в детали ситуации, ни в обсуждение действий 3-й армии».
Накануне немецкой атаки только три из восемнадцати британских резервных дивизий были расположены позади фронта 5-й армии. Еще шесть стояли позади 3-й армии, а остальные располагались еще дальше к северу, где не было и не ожидалось никаких атак противника. Стремление Хейга держать резервные войска на севере отчасти оправдывает отсутствие твердой уверенности, что противник не будет действовать здесь, а также небольшое расстояние отсюда до портов Канала, через которые эти дивизии снабжались. Но и этим не исчерпывается объяснение его действий. На них до некоторой степени влияло его давнее сомнение в намерениях противника: на совещании с командующими армиями 16 февраля он выразил уверенность, что если немцы начнут наступление, главный удар будет направлен против французов.
«Вся информация с британского участка показывает, что никакая атака крупными силами во Фландрии в настоящее время не является возможной, и что на остальной части британского фронта не имеется никаких признаков подготовки сколь-нибудь крупного наступления».
Небольшая атака против 1-й армии на фронте возле Ленса иллюстрировала такую «возможность». Но Ставка не спешила реагировать на предупреждения, делавшиеся воздушной разведкой и поступавшие из 5-й армии. На следующем совещании 2 марта вероятность атаки была признана, но наиболее вероятной ее целью считалась «попытка отрезать выступ у Камбрэ и сковать наши резервы». И 8 марта даже было заявлено, что не имеется никаких указаний на возможность вражеской атаки южнее Сен-Кантена.