История Рима от основания Города

40. Валерий Антиат передает, что все количество золота и серебра, взятого у неприятелей и несенного, равнялось 120 000 000 сестерциев. Несомненно, эта сумма, судя по показанному им в отдельности числу повозок и весу золота и серебра, выходит значительно больше. Передают, что еще столько же издержано было на недавнюю войну или растеряно во время бегства, когда царь спешил на Самофракию. И тем удивительнее то, что такое количество денег было собрано в течение тридцати лет после войны Филиппа с римлянами, частью с дохода от рудников, частью от других налогов. Итак, Филипп слишком нуждался в деньгах, а Персей, напротив, был очень богат, когда начал войну с римлянами.

В конце триумфального шествия ехал в колеснице сам Павел, причем его величие сказывалось как во всей внешности, так и в его преклонных летах. За колесницей следовали среди других знаменитейших мужей два сына, Квинт Максим и Публий Сципион; затем шли всадники отрядами и когорты пехоты, каждая на своем месте. Каждому пехотинцу дано по 100 денариев, центуриону – вдвое, всаднику – втрое больше. Полагают, что Павел еще столько же дал бы пехотинцам, а пропорционально с этим и другим, если бы они не были против воздаяния ему почести или выразили бы одобрение, когда эта самая сумма была им обещана.

Но не один Персей, которого вели в цепях перед колесницей победителя по неприятельскому городу, был в те дни поучительным примером несчастий, постигающих людей, но и сам победитель Павел, блиставший золотом и пурпуром. Ибо, после того как два сына были отданы им в усыновление, из двух, оставшихся дома единственными наследниками его имени, родовых священнодействий и отеческого имущества, – младший умер почти двенадцати лет от роду, за пять дней до триумфа, а старший, четырнадцати лет, – спустя три дня после триумфа. А им, еще отрокам, следовало ехать в колеснице вместе с отцом, предопределяя подобные же триумфы для себя в будущем.

Несколько дней спустя Павел в собрании, созванном народным трибуном Марком Антонием, произнес замечательную и достойную римского вождя речь, подробно излагая в ней, по обычаю прочих главнокомандующих, свои подвиги.

41. «Хотя, я полагаю, вам, квириты, небезызвестно и как счастливо я выполнил государственное дело, и каких два удара в течение этих дней поразили мое семейство, так как на глазах ваших происходил мой триумф и похороны моих детей, однако прошу вас позволить мне в немногих словах и с подобающим настроением сопоставить благополучие отечества с личной моей судьбой.

Направляясь из Италии, я отплыл с восходом солнца из Брундизия и в девятом часу дня прибыл со всеми моими судами к Коркире. Затем на пятый день я принес жертву Аполлону в Дельфах за себя и за ваши войска и флот. Из Дельф на пятый день я прибыл в лагерь; приняв здесь войско и сделав некоторые перемены в том, что сильно мешало победе, я направился оттуда далее; так как лагерь врагов был неприступен и нельзя было принудить царя сразиться, то я прошел среди его вооруженных отрядов горными ущельями к Петре и, вынудив царя сразиться, победил его в открытом бою. Я подчинил Македонию власти римского народа и в пятнадцать дней окончил войну, которую до меня в течение четырех лет вели три консула, каждый из которых передавал ее преемнику в более опасном положении. Затем, как бы следствием этого, были другие удачи: все города Македонии покорились; я овладел царской сокровищницей; сам царь, выданный почти самими богами, взят вместе с детьми в храме самофракийском. И мне самому мое счастье уже казалось чрезмерным и поэтому подозрительным.

При переправе в Италии такой громадной царской казны и победоносного войска я начал опасаться морских бурь. Когда же всё после счастливого плавания прибыло в Италию и не о чем было более просить богов, я, так как счастье, достигнув высшего предела, обыкновенно изменяет, желал, чтобы лучше мой дом почувствовал превратность судьбы, чем государство. Поэтому я надеюсь, что общественное благополучие вполне обеспечено постигшим меня страшным несчастьем, так как триумф мой, как бы в насмешку над человеческой судьбой, пришелся между похоронами двух моих детей. В то время как я и Персей представляем собою теперь самые замечательные примеры жребия человеческого: он, который сам, будучи в плену, видел, как перед ним вели его пленных сыновей, все-таки сохранил их здоровыми; а я, праздновавший триумф над ним, с похорон одного сына, воссел на колесницу и вступил на Капитолий, а вернувшись с Капитолия, застал другого почти уже при последнем издыхании. Из стольких детей не остается ни одного для того, чтобы носить имя Луция Эмилия Павла: ибо два сына, отданные, как бы из большой семьи, в усыновление, числятся в роде Корнелиев и Фабиев, а в моем доме не остается ни одного Павла, кроме меня. Но в этом бедствии, постигшем дом мой, утешением служит ваше счастье и удача в общественных делах».

42. Эти слова, сказанные с такой твердостью духа, подействовали на слушателей гораздо сильнее, чем если бы он стал жалобно оплакивать свое сиротство.