История розги (Том 2-3)

Когда ей дали сто розог, ее отвязали и позволили встать и уйти к себе в комнату.

Я не скажу, что хорошо целоваться с офицерами, но все-таки наказали ее страшно жестоко.

Барышня пошла, сильно пошатываясь и рыдая. На пороге маркиз ее остановил и спросил:

- Ну, Мег, обещаете ли вести хорошо? Вы видите, что бывает за непослушание! Очень больно! А в другой раз я вас накажу вдвое больнее!

- Честное слово, папа, я теперь постараюсь вести себя хорошо. Простите! - проговорила девушка.

Маркиз ответил:

- Ну, ступайте!

Удивительно, как под влиянием боли гордая девушка превращается в совсем маленькую девочку, готовую давать какие угодно обещания, унижаться и умолять о прощении, лишь бы только ее не секли розгами. В этом случае всякое чувство человеческого достоинства у большинства людей пропадает, и остается одно животное чувство страха боли и готовность какою угодно ценою избавиться от нее.

Как только дочь ушла, мать обратилась к мужу и просила его немедленно поехать в Ниццу - по ее поручению. По уходе мужа, маркиза выпустила из шкафа князя.

Он вышел оттуда весь красный, скорее даже багровый, с выпученными глазами...

Как будто ничего не произошло особенного, маркиза обратилась к нему со следующими словами:

- Мой муж вам говорил, что заседание совета общества назначено на сегодня в Ницце. Кстати, акции у меня здесь,..

И она протянула ему довольно толстый пакет, который князь положил около себя, не удостоив его даже взглядом.

Он молча вынул чековую книжку из кармана, написал чек и передал его маркизе.

Это была, очевидно, своего рода плата за шкаф, которую он обязан был внести немедленно.

После этого они поболтали несколько минут и затем оба уехали вместе в Монте-Карло. Тогда я вылез из-под дивана и вернулся к себе на конюшню. Оказалось, что маркиз, перед тем, как уехать в Ниццу, спрашивал меня, но ему сказали, что я уехал для переговоров о покупке новой сбруи. Я решил забыть все виденное и уже почти забыл.

Однако, сопровождая барышню на ежедневную прогулку верхом и видя, как ее круп подпрыгивает в седле, я невольно рисовал в своем воображении тот же круп обнаженным и подпрыгивающим под ударами розог...

Тут только я понял всю гнусность подобного наказания для взрослой девушки.

Да, господин президент, женщина, раз наказанная розгами, вечно будет помнить подобное унижение.

Все шло хорошо вплоть до самого Карнавала. Так как я перестал следить, то не могу сказать, секли ли ее еще или нет.

Раз утром, когда я собирался прочесть хорошую нотацию за неприятность в конюшне конюшенному мальчику, вдруг я увидал страшную суматоху в доме... Кучер, повар, судомойка, оба лакея и обе горничные горячо о чем-то рассуждали. Подойдя к ним, я узнал, что румынский князь внезапно скончался в кабинете маркиза.

- Это ужасно, - говорила маркиза, - вдруг он вытянул руки и упал на пол, не произнеся ни одного слова!

Поблизости не было доктора, и пришлось послать за военным врачом альпийских стрелков, который мог только констатировать смерть князя.

Вечером за ужином, я имел глупость сделать предположение, не задохнулся ли князь в шкафу, причем рассказал прислуге все, что знал. Те уверили меня, что по французским законам я буду строго отвечать, если не пойду сейчас же к следователю и не расскажу ему всех подробностей".

Благодаря рассказу возникло обвинение в убийстве князя и истязании дочери маркизом и маркизой. На суде молодая девушка проявила полное великодушие, заявив, что ни о каком истязании не может быть и речи. Если ее как несовершеннолетнюю наказывали розгами, то это прежде всего касается ее одной. А она находит, что ее наказывали всегда только за проступки, наказывали, правда, строго, но никогда не секли жестоко. Она любит своих родителей, и у нее даже в мыслях не было желания жаловаться на них за то, что они ее наказывали розгами.

На основании вердикта присяжных заседателей, суд оправдал обоих обвиняемых. Испанцы продали виллу и уехали на родину, как сообщает та же газета. Удивительно, что другая прислуга не знала об экзекуциях над взрослой барышней. Вернее, некоторые знали, но боялись потерять место, а потому молчали.

Второй случай произошел в среде далеко не аристократической. Я пользуюсь дознанием, произведенным по распоряжению морского министра Томпсона и напечатанным в газете "Журналь".

В Гавре есть английский бар, в котором прислугой были три женщины, по именам, начиная с самой молодой из них: Аня из Манчестера, Рахиль неизвестно откуда и Титина из Монпелье.

Все три были довольно свеженькие, услужливые, вежливые и вовсе не недоступные.

Аня была блондинка, с милым овальным лицом, очень свеженьким; ей было двадцать лет; она умела танцевать канкан, матчиш и кекевок под аккомпанемент какого-нибудь бродячего музыканта.

Рахиль был брюнетка, довольно полная, двадцати пяти лет; она превосходно говорила на парижском жаргоне.

Титина имела чудные волосы и, несмотря на фартук, по наружному виду очень походила на воспитанную барышню; ей было тридцать лет; в семнадцать лет она попала на содержание к комиссионеру по продаже кофе в Гавре.