История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

"Одинъ (Дельфійскій идолъ) — ликъ младой,Былъ гнѣвенъ, полонъ гордости ужасной,И весь дышалъ онъ силой неземной.Другой — женообразный, сладострастный,Сомнительный и лживый идеалъ,Волшебный демонъ — лживый и прекрасный".

Обращаясь отъ прошлаго къ настоящему, поэтъ чувствовалъ, что много было имъ прожито, юность и мечты улетѣли (19 окт. 1831 г.) -

Мы возмужали; рокъ судилъИ намъ житейски испытанья

И смерти духъ средь насъ ходилъ,И назначалъ свои закланья.

"19 октабря 1836 г.".

Въ другомъ стихотвореніи, тоже посвященномъ лицейской годовщинѣ (19 октября 1836 г.) онъ говоритъ:

"Была пора: нашъ праздникъ молодойСіялъ, шумѣлъ и розами вѣнчался……Теперь не то: разгульный праздникъ нашъСъ приходомъ лѣтъ, какъ мы, перебѣсился.

Онъ присмирѣлъ, утихъ, остепенился……И рѣже смѣхъ средь пѣсенъ раздается,И чаще мы вздыхаемъ и молчимъ".

Но это спокойствіе души не приводитъ поэта къ холодному равнодушію; озаренное чувствомъ тихой грусти, оно полно всепрощенія къ людямъ и всей жизни, полно любви ко всему міру, къ его законамъ, смѣняющимъ день ночью, жизнь — смертью, старость — юностью. Еще устами Ленскаго высказалъ онъ такой взглядъ на жизнь:

Все благо! бдѣнія и снаПриходитъ часъ опредѣленный.…Благословенъ и день заботъ,Благословевъ и тьмы приходъ.

"Брожу-ли я вдоль улицъ шумныхъ".

Въ «Стансахъ»: "Брожу-ли я вдоль улицъ шумныхъ" — Пушкинъ прекрасно выразилъ это чувство примиренія съ жизнью. Безъ злобы, безъ тѣни эгоизма смотритъ поэтъ на жизнь, быстро летящую мимо него, — онъ привыкъ спокойно думать о смерти и, лаская младенца, онъ думаетъ о будущемъ человѣкѣ, который, въ лицѣ этого младенца, смѣнитъ его въ жизни. И онъ безъ зависти смотритъ на него, любовно уступаетъ ему мѣсто, убѣжденный, что всему свое время и свои права…

"Мнѣ время тлѣть, тебѣ — цвѣсти!" — говорилъ онъ… Любовью къ жизни, къ молодости, къ природѣ звучатъ заключительныя слова его "Стансовъ",-

"…И пусть y гробового входаМладая будетъ жизнь играть,И равнодушная природаКрасою вѣчною сіять"…

Онъ знаетъ, что молодость, по существу своему, эгоистична, что природа равнодушна, — и все это не мѣшаетъ его любящему сердцу даже изъ могилы тянуться къ жизни.[66]

"Безумныхъ лѣтъ угасшее веселье".

Примиряясь со смертью, онъ не отворачивался отъ жизни: въ своей "Элегіи" ("Безумныхъ лѣтъ…") онъ выразилъ свои отношенія къ жизни: прошлое ему было тяжело, какъ "смутное похмѣлье", — настоящее было безотрадно:

"Мой путь унылъ. Сулитъ мнѣ трудъ и гореГрядущаго волнуемое море".

Но всетаки жизнь была для него счастьемъ:

"…Но не хочу, о други, умирать!Я жить хочу, чтобъ мыслить и страдать".

Борьба и страданіе въ поэзіи Пушкина.

Въ юности Пушквну смыслъ жизни представлялся въ "наслажденіи"; потомъ смыслъ жизни сосредоточился въ "борьбѣ"; теперь смыслъ жизни увидалъ онъ въ "страданіяхъ", которыя будятъ «мысль», подымаютъ энергію, очищаютъ душу, наполняя ее сочувствіемъ къ такимъ же страдальцамъ. Аскетъ любитъ "страданія" съ эгоистической точки зрѣнія: спасеніе души и гордое сознаніе своей силы, — вотъ основы этой любви; гуманный человѣкъ любитъ страданья, потому что только они учатъ его сочувствовать ближнему, — мудрый любитъ страданья потому, что, благодаря имъ, человѣкъ постигаетъ цѣну счастья.

Свобода въ поэзіи Пушкина.

Главнымъ условіемъ счастья въ глазахъ Пушкина была «свобода»: съ дѣтскихъ лѣтъ до могилы боролся онъ за независимость своей личности: онъ отстаивалъ ее отъ своихъ родителей, гувернеровъ, лицейскихъ педагоговъ; увлеченный своими друзьями-декабристами, онъ отстаивалъ политическую свободу родины; онъ боролся за художественную свободу вмѣстѣ съ арзамассцами, a потомъ самостоятельно и единолично почти противъ всей русской критики, не понявшей его "Бориса Годунова" и послѣдующихъ произведеній. Въ 1836-омъ году, незадолго до смерти, изнемогая отъ гнета тѣхъ зависимостей служебныхъ, общественныхъ и семейныхъ, которыя давили его свободолюбивую душу, онъ попытался выяснить, какая «независимость» теперь казалась ему самой разумной, самой необходимой.