История ворона

Он стоит на пороге своей спальни, и его рослая фигура полностью закрывает собой дверной проем. Джон Аллан вертит в пальцах серебристый шейный платок и, прищурившись, смотрит на меня. Вне всяких сомнений, он замечает мои раскрасневшиеся глаза и влажные от слез щеки, хотя в коридоре довольно темно.

Нет уж, сегодня я ему не позволю над собой измываться.

– В Шотландии ты, поди, и сам ревел в три ручья, как младенец, когда твоя матушка скончалась, тварь ты бесчувственная, – злобно цежу я сквозь зубы.

Точнее, нет. Вслух я пока этих слов так и не сказал. Скажу, если придется, но пока что просто неотрывно смотрю на отца, сжимая в руке подсвечник.

– Не забывай о том, сколь хрупко матушкино здоровье, когда будешь писать ей из университета, – предупреждает он и потуже затягивает платок на шее. – Не расстраивай ее просьбами выслать денег или жалостливыми историями о своих бедах и о том, как сильно ты скучаешь по дому. Мне-то прекрасно известно, какие драматичные письма ты умеешь сочинять…

– Мне вовсе не хочется ее расстраивать, отец.

– Все жалобы адресуй исключительно мне.

– Хорошо, сэр.

Он резко поворачивается, явно желая скрыться в своей спальне.

– Почему же на вас выходная одежда? Вы что, куда-то собираетесь? Мы ведь уезжаем ранним утром, – напоминаю я.

Он замирает посреди своей комнаты, ко мне спиной. Мне видно только его зеленое пальто и голову с жесткими, непослушными кудрями.

– Мои дела никоим образом тебя не касаются, Эдгар, – строго отвечает он. – Иди спать.

Дверь в его комнату с громким стуком захлопывается у меня перед носом.

А я со вздохом возвращаюсь к себе в спальню.

Вероятнее всего, отец сейчас расчесывает кудри и подравнивает бакенбарды перед очередным свиданием с Элизабет Уиллс. «Интересно, не мой ли отъезд они сегодня будут праздновать», – думается мне, и внутри всё сжимается от омерзения. Мне представляется, как они лежат у Элизабет в постели, хихикают и восторженно восклицают: «Как же славно, что мы наконец избавились от этого мерзкого мальчишки!», а матушка в это время в своей спальне с трудом дышит. Я съеживаюсь под одеялом, прислушиваюсь к тиканью часов, отсчитывающих минуты до моего долгожданного отъезда, и мысленно прощаюсь со всеми женщинами – и живыми, и уже почившими, – которых мне завтра придется покинуть.

Что же до моей музы… Я мечтаю о том, чтобы в этот темный час она утонула в реке Джеймс, как бы жутко это ни звучало. Мне бы очень хотелось прибыть в Шарлоттсвилль самым обычным студентом со вполне понятными амбициями, молодым ученым, который усердно тянется к знаниям и обладает талантами, вызывающими у людей восторг, а вовсе не ужас и страх; человеком, свободным во всех отношениях, тем, кому уже совсем скоро не понадобится ни цента от Джона Аллана.

Глава 16

Линор

Ссудорожным вздохом я распахиваю глаза. Я по-прежнему в спальне Джудит, в которой царит невыносимый холод.

Хрустальное сердце у меня на груди поблескивает в отсветах пламени из камина. Я лежу на полу, на плотном вязаном коврике, а Джудит, моя щедрая заступница, истомленная трудами в «Молдавии», посапывает на своей кровати где-то у меня над головой. Одежда и волосы у нее насквозь пропахли кухонными приправами и дымом. Еще бы! Ведь она никогда не покидает рабочего места, разве только в своих мрачных историях, которыми щедро делится со мной после прихода темноты.

Морелла улетела немного развеяться – в награду за рассказанные истории.

Сердце в моей груди стучит медленно, зловеще, будто нашептывает мне: «В Шарлоттсвилле ты не встретишь теплого приема. Эдгар вновь откажется от тебя, отринет тебя еще яростнее, чем раньше. Так впитай же скорее дух Ричмонда! Вбери в себя все без исключения воспоминания твоего поэта об этом городе, чтобы излить их к нему в душу, когда он будет уже далеко отсюда и начнет тебя избегать – вам обоим это принесет огромную пользу!»

И я на цыпочках выхожу из домика в непроглядную ночь.

Сквозь снежную слякоть уже проглядывает кроваво-красная ричмондская земля. Невзирая на холод и грязь, я упрямо иду к старейшему городскому кладбищу, разбитому при церкви Святого Иоанна.

«Пей, пей воспоминания, – шепчет мне ветер, влекущий меня к очередному холму, испещренному могилами, – пока твое сердце не преисполнится жуткого и беспросветного мрака! Впитывай эту память, пока не переполнишься ею!»

Посреди надгробий и каменных склепов, защищающих могилы кладбища Святого Иоанна, бродят духи прежнего Ричмонда. Они легки и полупрозрачны и поблескивают в бледном, голубовато-жемчужном, почти белом свете, расточая ароматы тумана и розмарина, печали и возрождения, и во рту у меня появляется горьковато-сладкий привкус смерти.