История ворона

Когда я не пишу, время тянется мучительно и медленно, будто похоронная процессия, и это поистине сводит с ума!

Днями напролет я тружусь под началом Джона Аллана, не получая за это ни цента. Если я теряю самообладание и начинаю жаловаться и просить его о том, чтобы помог мне вырваться из этой Геенны и устроиться на другую работу, он показывает мне письма от кредиторов, продавцов и мистера Спотсвуда, в которых все вышеназванные ожесточенно требуют заплатить им по счетам.

– Да после того, что ты сделал, ты годами на меня работать должен, Эдгар! – заявляет он. – Годами!

Немного отдохнуть у меня получается лишь в гостиной пансиона мисс Маккензи, в обществе моей сестры и ее одноклассниц. Роуз с удовольствием играет мне на фортепиано и даже рассказывает, что «посвятила всю себя музыкальной музе», а потом кивает на ярко-желтую певчую птичку с черными полосами на головке, примостившуюся на подоконнике. Больше всего на свете Роуз любит играть не озорные и веселые песенки, а печальные, преисполненные грусти мелодии, которые трогают за душу – и, надо сказать, получается у нее великолепно. Тоска заполняет мне грудь, будто вязкая смола, не давая дышать.

У своих ричмондских друзей я тоже не нахожу понимания и радости – узнав о моей университетской беспечности, они начали меня сторониться.

– Его нет дома, – словно сговорившись, отвечают служанки и матери всех моих приятелей, к кому бы я ни заглянул. – Извините, мистер По.

Когда я не пишу, время тянется мучительно и медленно, будто похоронная процессия, и это поистине сводит с ума!

В бухгалтерии мысли мои бесцельно блуждают, и сосредоточиться на работе отчаянно не получается. Вдруг кто-то дергает меня за штанину, и я с удивлением вижу под столом Линор. Сильные крылья обвились вокруг ее черного платья, а длинная юбка теперь вся украшена перьями. Мне вдруг вспоминаются вóроны, живущие в Лондонском Тауэре.

– В виденьях темноты ночной, – начинает она. – Мне снились радости, что были…

– Какой ужас! – испуганно восклицаю я, с громким скрипом отодвигая стул от стола. – Боже мой! Отец убьет тебя, если увидит! Что ты здесь делаешь?

– Эдди, я ведь уже говорила. Пришла пора выбирать: или он, или я. Эти вечные прятки меня душат, убивают. По сравнению с ними риск смерти не так уж и страшен.

А ведь отец совсем близко, буквально за порогом, обсуждает условия поставки с каким-то партнером.

– В виденьях темноты ночной, – пропевает моя муза с сильным шотландским выговором. – Мне снились радости, что были

…

– Мне снились радости, что были! – писклявым тенором вторит ей поставщик.

Стараясь не обращать внимания на новое стихотворение, которое силится просочиться в серый мир отцовской конторы, я сосредотачиваю внимание на письме редактору газеты, которую продает Джон Аллан. Краем глаза я вижу отца, вижу, как он заглядывает в бухгалтерию, подозрительно прищурившись.

В голове внезапно складывается новое четверостишье:

В виденьях темноты ночнойМне снились радости, что были;Но грезы жизни, сон денной,Мне сжали сердце – и разбили

[25].

Отец отворачивается. Быстро выхватив и перевернув письмо недельной давности, я записываю пришедшие на ум строки. Линор выбирается из-под стола, залезает на подоконник и спрыгивает на улицу, но я всё продолжаю писать и грезить, сбежав в волшебное воображаемое царство, где рифмы и размер куда ценнее золота, где всем правят искусство и литература!

Отец вновь возвращается в комнату в поисках счетной книги.

– Надеюсь, ты трудишься с усердием и вниманием, а?

– Да, – отзываюсь я, ибо поэзия и есть мой труд, и уж где-где, а здесь я и впрямь внимателен и усерден.

Недели идут. Я становлюсь чуточку старше – мне исполняется восемнадцать, но день рождения проносится мимо в череде других безликих дней.

Каждый божий день я возвращаю долги и упорно делаю вид, что не замечаю сатирических стихов, то и дело возникающих на столбах фонарей, освещающих запруженные навозом улицы Ричмонда. Я упорно делаю вид, что не замечаю, как мои бывшие приятели отворачиваются от меня на воскресных службах в церкви. Я стараюсь отогнать от себя мучительное предчувствие, что бухгалтерии фирмы «Эллис и Аллан» суждено стать тем местом, где я проведу всю свою жизнь, пока наконец не умру, пока меня не бросят в дешевый гроб и не зароют в землю, где я уже не буду корпеть над ненавистными счетными книгами.

Но ночью – ах, ночь, милостивая моя спасительница! – я часто сбегаю через заднюю дверь моей спальни в согретый солнцем древний Самарканд, где когда-то правил Тамерлан.

Вот Самарканд. Он, как светило,Среди созвездья городов.Она в душе моей царила.Он – царь земли, царь судеб, сновИ славы, возвещенной миру.Так царствен он и одинок.